«Высшее специальное учебное заведение. Совет. На столе – листы с результатами конкурсных испытаний.Директор. Ну-с, приступим. Сколько желающих?Секретарь. 500.Директор. Ой-ой-ой! А мест?Секретарь. 50…»
Влас Михайлович Дорошевич
«– Жениться ли на актрисе?Этот вопрос задавался тысячи раз и на него можно ответить тысячью анекдотов или тысячью печальных историй…»
«Со сцены сошла царственная семья:– Коклэнов.Носителем великой фамилии остался Коклэн-сын. Хороший актер.Но… быть только хорошим актером и называться Коклэном…»
«Предлагаемая книга – "Старая театральная Москва" – составлена из статей Вл. Мих. Дорошевича, написанных им в период 1903—1916 гг. Кроме "старой театральной Москвы" в сборник включены очерки, касающиеся и не "старой", в тесном смысле, московской театральной жизни, а также имеется материал, который точнее следовало бы назвать петербургским или провинциальным. Но есть нечто более важное, оправдывающее название сборника: на всём лежит московский отпечаток. Дух этих очерков – московский.»
«На дне гниют утонувшие люди.В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, "девица", гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, "наследственный вор", еще отец его был вором и умер в тюрьме.От них смердит…»
«Господин с разъяренным лицом влетает в кабинет.– Вы господин редактор?Сидящий за столом мужчина молча наклоняет голову.– В вашей газете напечатана про меня гадость, клевета, гнусность. Вы смеете утверждать, будто я совершил мошенничество, когда я сделал только подлог!..»
«Два московских дня.Прощеное воскресенье и Чистый понедельник.Прощеное воскресенье.Рогожская.Улица, которая носит название:– Хива. Попахивает Азией…»
«– К вам г-н Пулеметов.– Пулеметов! Пулеметов! Где я слышал эту фамилию?– Просят принять их на одну минутку. Говорят, что по очень важному делу.– Хорошо. Проси…»
«Азраил, ангел смерти, летая над землей, коснулся своим крылом мудрого кади Османа.Судья умер, и бессмертная душа его предстала пред пророком. Это было у самого входа в рай.Из-за деревьев, покрытых, словно розовым снегом, цветами, доносился звон бубнов и пение божественных гурий, призывавшее к неземным наслаждениям…»
«Иванов-Козельский.Какие светлые, какие мрачные воспоминания вызываешь ты, – это имя.Я знал двух Ивановых-Козельских. Одного – артиста, находившегося на вершине своей славы, полного таланта, сил, любви к искусству; его глаза горели восторгом, когда он говорил о своем боге – Шекспире и о пророке этого театра – Томазо Сальвини; он был идолом толпы, переполнявшей театр; идолом, глаза которого сверкали вдохновением и звуки голоса западали глубоко в сердце…»
«У арабов, как ты знаешь, мой друг, и все бывает арабское. В арабской Государственной Думе, – она зовется у них Дум-Дум, – решили начать, наконец, издавать законы. Вернувшись с мест, из своих становищ, избранные арабы поделились впечатлениями. Один араб сказал: – Кажется, население нами не особенно довольно. Мне один на это намекнул. Назвал нас лодырями…»
«Известие в духе времени. За последнее время у нас царит обвинительное направление.Я отношусь с величайшим почтением к правосудию и преклоняюсь пред милосердием. Правосудие родилось на земле, родина милосердия – небо. Это с неба звучал голос…»
«В кандальном отделении «Нового времени», в подвальном этаже, живет старый, похожий на затравленного волка, противный человек с погасшими глазами, с болезненным, землистым лицом, с рыжими полуседыми волосами, с холодными, как лягушка, руками…»
«– Так смотри же, принеси мне хороший подарок! – кричала О-Мати-Сан своему мужу Ки-Ку, который в первый раз отправлялся в город.– Принес мне подарок? – встретила она его вопросом, когда Ки-Ку вернулся…»
«Это было в поездку между Веной и Подволочиском. По всей Европе вы летали с экспрессами, носились, как вихрь, – от Вены к Подволочиску поезд идет медленно, словно нехотя, – и колеса стучат: – Читайте! Читайте!…»
«На дне гниют утонувшие люди. В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, "девица", гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, "наследственный вор", еще отец его был вором и умер в тюрьме. От них смердит…»
«На самом краю Москвы, в лачуге, живет старик, отставной чиновник Крутицкий. Он ходит по папертям просить милостыню и посылает нищенствовать жену и племянницу. В доме у Крутицкого пьют, вместо чаю, липовый цвет. А вместо сахару служит изюм, который старик подобрал около лавочки. И когда Крутицкий умирает, – в его шинели находят зашитыми в поле сто тысяч…»
«Двадцатипятилетний юбилей В.А. Гиляровского как "короля репортеров" приходился на осень 1905 года.Между 17 октября и 9 декабря…То было время не для королевских юбилеев!Сегодня празднуется 25-летний юбилей беллетриста Гиляровского…»
«Иванов-Козельский. Какие светлые, какие мрачные воспоминания вызываешь ты, – это имя. Я знал двух Ивановых-Козельских. Одного – артиста, находившегося на вершине своей славы, полного таланта, сил, любви к искусству; его глаза горели восторгом, когда он говорил о своем боге – Шекспире и о пророке этого театра – Томазо Сальвини; он был идолом толпы, переполнявшей театр; идолом, глаза которого сверкали вдохновением и звуки голоса западали глубоко в сердце…»
В 1903 году русский журналист и писатель Влас Дорошевич (1864–1922) написал книгу о Сахалине – самом отдаленном острове Российской империи, освоенном беглыми людьми, каторжниками и поселенцами. Книга имела большой успех, не раз переиздавалась, в том числе и за рубежом. В. Дорошевич сумел воссоздать вполне реалистическую картину трагедий и ужасов Сахалина: его тюрем, палачей, преступников всех мастей – убийц, людоедов, воров, авантюристов.
«– Марья Гавриловна. Так фамильярно зовет ее Петербург, Одесса, Нижний Новгород, Тифлис, Варшава, Москва, Ростов-на-Дону, Казань, Полтава, – вся Россия. В Париже вы не услышите слова "Бернар", – Париж зовет свою великую артистку просто "Сарой"…»
«Мне кажется, – я вижу кладбище, и принц Гамлет в черном плаще, с бледным, печальным лицом, – бродит среди памятников. Вместо "друга Горацио" с ним "1-ый актер", – тот самый, который со слезами читал рассказ о бедствиях Гекубы, – хотя "что он Гекубе, и что Гекуба ему?". Только "могильщик" изменился. Одно из тех лиц, которые мы видим на всех юбилеях – живых и мертвых…»
«Есть такой еврейский анекдот. Старый еврей рассказывает: – Ай, ай, ай! До чего нынче народ шарлатан пошел. – А что? – Присватался к нашей дочке один себе жених…»
«Я, право, не знаю, что вам написать об этом спектакле. Мне вспоминается один эпизод, случившийся с М.Г. Савиной, кажется, в Полтаве. После спектакля артисты с гастролершей ужинали в ресторане, на террасе, закрытой густо разросшимся диким виноградом…»
«Проклятый Касьянов год! Горе за горем несет он России. Со дня смерти Тургенева мы, русское интеллигентное общество, не несли такой потери, какую понесли сейчас. Умер Антон Павлович Чехов. Вот истинное национальное горе…»
«Никогда еще ни один из наших драматургов не удостаивался такого "приема". – Дорогой наш! Пришли? Как мы рады! Куда бы вас посадить? А впрочем, садитесь, куда вам угодно. Все места свободные. Даже швейцары "Славянского базара" были сконфужены за драматическую литературу…»
«В Большом театре Мазини и Станио чаровали публику в "Трубадуре". Красавец Станио сверкал в "Пророке". Молодой Мазини увлекал каватиною в "Фаусте". Дезире Арто потрясала в Валентине. Джамэт гремел своим "Пиф-паф" в Марселе и песнью о золотом тельце в Мефистофеле…»
«Господин с приличной внешностью, но растерянным видом. Всегда взлохмаченный цилиндр, по которому то рабочие заденут краем декораций, то он сам стукнется им о низенькую дверь уборной…»
«Скончался A.A. Рассказов. Какое старое это имя! Какого далекого, какого другого времени! Все те светила, среди которых небольшой, но яркой звездочкой горел в Малом театре его талант, давным-давно перешли в "труппу Ваганьковского кладбища"…»