0:1 в первом тайме

На пани Вавжинек и пана Сосенку он был обижен еще больше и решил к ним не заходить вовсе. Чек выпил в молочной молоко, закусил черствым хлебом, а на остальные деньги купил кулек конфет — это будет для тети.

Из записочки, которую она оставила на столе, Манюсь знал, что ее взяли в больницу на Плоцкой улице. Ему долго пришлось ждать в приемной; наконец сестра проводила его в большую палату, пропахшую лекарствами. Тетка встретила его с радостным изумлением, но лицо ее тут же приняло озабоченное выражение.

— Что же ты, бедняга, будешь без меня делать? Такое несчастье, ну такое несчастье! — повторяла она.

— Вы, тетечка, не волнуйтесь, — утешал он ее, смущенно улыбаясь, — я как-нибудь устроюсь.

— Я попросила пани Загорскую, чтобы она за тобой присмотрела. В шкафчике еще есть крупа, мука, сахар. За окном — кусочек мяса. Смотри, чтобы не протухло. Пани Загорская тебе приготовит. И пачка кофе есть на полке, за печкой.

Манюсь плохо слушал эти заботливые наставления: он знал, что на Гурчевскую уже не вернется.

— Э, чего там, — улыбнулся он, желая утешить больную, — я не пропаду, пусть только тетечка не волнуется.

Когда Манюсь сунул ей кулек с конфетами, тетка совсем расстроилась.

— Боже мой, — растроганно прошептала она, сдерживая слезы, — какой ты хороший мальчик! А я еще у тебя деньги забрала! Да я не знала, Манюсь, господь бог свидетель. Я думала, это твои.

— Да ну, тетечка, это все ерунда, — остановил он ее. — Вы только поскорее выздоравливайте. Я ведь понимаю, как нудно лежать в этой больнице.

Манюсь окинул взглядом палату с рядами белых коек, увидел бледные, отмеченные печатью страдания лица больных и жалостливо вздохнул.

— Да, — сказал он, — это не комната смеха.

— Храни тебя господь! — Она погладила его по замурзанной щеке. — Значит, помни: кофе — на полке, за печью.

Мальчик пообещал тетке, что вскоре снова придет ее навестить, и, сопровождаемый ее благословениями, вышел из палаты.

Целый день он бродил над Вислой, смотрел, как грузчики насыпают пирамиды золотого песка, провожал взглядом электричку, с грохотом пролетавшую мост. Добрался даже до Сасской Кемпы, где вдоль вала пестро раскинулись пристани, лежал, заложив руки под голову, в чаще ивняка, следя, прищурив глаза, за белыми треугольниками парусов, скользившими, подобно тетрадным листам, по медной от солнца реке.

Почувствовав голод, Манюсь перелез через ограду на людный мужской пляж в надежде разыскать бутылки из-под лимонада и пива. Искать долго не пришлось.

«Как-нибудь обойдусь», — думал мальчик, сдавая бутылки в продовольственном магазине.

Он снова зашел в молочную, съел большую булку и выпил стакан горячего молока. Потом долго бродил по берегу Вислы. С наступлением вечера, когда над водой поднялась полоска тумана, его охватила безмерная усталость. Боковыми улочками Сасской Кемпы он отправился за город, в поле, где забрался в стог прошлогодней соломы.

Манюсь проделал в стоге небольшое отверстие и, выбирая из волос соломинки, глядел на затянутые мглой поля.

Дождь монотонно шуршал по соломе, заслоняя серой завесой дальние городские крыши. Воздух был пропитан сыростью, которая чувствовалась даже внутри стога. Манюсь свернулся в своем согревшемся логове и зажмурил глаза.

Мысли его снова вернулись к Гурчевской улице, к Голубятне. Завтра начнется розыгрыш турнира, «Сиренка» играет свой первый матч, а он не займет своего обычного места на левом фланге нападения! Чем больше он об этом думал, тем сильнее охватывала его грусть. Монотонный шум дождя наводил тоску, все в мире казалось мрачным, лишенным всякого смысла.

Неизвестно, долго ли пролежал бы Манюсь в своем стоге, если бы голод не дал о себе знать. Мальчик выбрался из своей норы, стряхнул с себя солому и, съежившись, побрел по направлению к пристани.

Было холодно. Промокшая рубашка липла к телу, в разорванных тапочках хлюпала вода. В такой день невесело было бродяжничать. Чек уселся под навесом для лодок и бездумно следил за проходившим мимо пароходом…

«Эх, очутиться бы сейчас на таком пароходе и поплыть далеко-далеко, до самого моря!» — думал он, дрожа от холода.

Вдруг Чек заметил, что кто-то крадется под навес. Это был парнишка примерно его роста, худой, сутулый, в такой же поношенной одежде, как и Чек. Поверх рубашки у него была накинута изодранная куртка. Из-под шапки выбивались космы рыжих волос. Увидев Манюся, парнишка остановился и уже собрался было бежать, однако, не обнаружив ничего угрожающего, тоже укрылся под навесом.

— И ты за лодкой?— спросил он, подозрительно поглядывая на Манюся.

— Я?— удивился Манюсь. — Да нет, просто жду изменения атмосферных явлений.

— А-а. — В голосе мальчика прозвучала нотка разочарования. — А я думал, ты за лодкой. Я-то, братец, как только дождь — сразу сюда. Можно стащить ялик на воду и покататься немножко. Весла у меня припрятаны в кустах…

Это было уже любопытно. «Должно быть, мировой парень, раз такое надумал», — решил Манюсь, но вслух заметил небрежно:

— В такую погоду разве интересно на лодке кататься? Ревматизм можно заработать. Ты что, греблей занимаешься? — спросил он рыжего паренька.