1. Последнее королевство / 2. Бледный всадник (сборник)

Похоже, шестеро датчан, все люди без хозяев, отправились в Гируум и потребовали, чтобы им показали сокровища монастыря. Когда монахи сказали, у них нет ни пенни, шестеро начали убивать, но монахи дали им отпор, а поскольку монахов было два десятка и им еще помогали горожане, шестеро датчан были убиты, насажены на колья и оставлены гнить на берегу. Если бы на этом все и закончилось! Рагнар признавал, что те датчане сами виноваты, вот только монахи, ободренные успехом, двинулись на запад по реке Тайн и напали на датское поселение, где было всего несколько человек, слишком старых или больных, чтобы идти дальше с армией. Монахи изнасиловали и перебили там около двадцати женщин и детей, утверждая, что ведут священную войну. К стихийно собравшейся армии присоединялось все больше народу, но олдермен Риксиг, испугавшись мести датчан, отправил своих людей на усмирение восстания и схватил много бунтарей, включая дюжину монахов, которые теперь сидели под замко́м в крепости над рекой.

Все это сообщили гонцы Риксига и подтвердили те, кто пережил бойню, в том числе девочка возраста Тайры. Она рассказала, что монахи по очереди изнасиловали ее, а потом насильно окрестили. Она сказала, что с ними были и монахини, которые побуждали мужчин к насилию, а потом принимали участие в убийствах.

– Змеиное гнездо, – сказал Рагнар.

Я еще никогда не видел его таким злым, даже после случая со Свеном. Мы откопали несколько погибших датчан, все они были раздеты и в крови. Всех их пытали перед смертью.

Мы нашли священника и заставили назвать самые большие мужские и женские монастыри Нортумбрии. Среди них, конечно, был Гируум, а еще один большой женский монастырь сразу за рекой и другой – на юге, там, где река Виир впадала в море. Много монахинь жили в Стреоншеле, неподалеку от Эофервика, а на острове, который Беокка всегда называл священным, находился монастырь Линдисфарена. Существовало и много других монастырей, но Рагнару было достаточно самых главных.

Он отправил гонцов к Уббе и Ивару, предлагая их людям обесчестить всех монахинь Стреоншела и убить всех, кто принимал участие в мятеже, а сам отправился в Гируум. Все монахи были перебиты, все постройки, кроме каменных, сожжены, все сокровища захвачены – а под церковью оказались спрятаны серебро и золото.

Помню, мы нашли и большую стопку пергаментных листов, сплошь исписанных мелкими черными буквами. Тогда я не понял, что это за листы, и теперь тоже не знаю, что в них было написано, потому что их сожгли. Когда от Гируума ничего не осталось, мы отправились на юг, к монастырю в устье Виира, и там повторилось то же самое. Затем мы перешли через Тайн и разгромили женский монастырь на северном берегу; тамошние монашки, возглавляемые аббатисой, специально изрезали себе лица, зная, что мы идем. Чтобы избежать бесчестия, они изранили щеки и лбы и встретили нас все в крови, причитающие и страшные. Не знаю, почему они не сбежали, а вместо этого остались ждать своей смерти, проклиная датчан и прося небеса покарать врагов.

Я никогда не говорил Альфреду, что участвовал в знаменитом уничтожении северных монастырей. Эту историю до сих пор приводят как пример ярости и вероломства датчан; каждый ребенок в Англии знает историю о монашках, изрезавших лица до кости, чтобы избежать изнасилования благодаря своему уродству… Что помогло им не больше, чем молитвы Эдмунда помогли королю спастись от стрел.

Помню, однажды на Пасху я услышал проповедь об этих самых монахинях и с трудом удержался, чтобы не сказать, как все было на самом деле. Священник утверждал, будто датчане обещали не трогать монахов и монахинь Нортумбрии, что уже было неправдой. Он говорил, будто для резни не было причин, – еще одна очевидная ложь. А еще он рассказал сказку, как монахини помолились и Господь закрыл ворота монастыря непроницаемой вуалью и как датчане бились об эту завесу, но не смогли за нее проникнуть; а я гадал, зачем же, если у монахинь был такой незримый щит, они калечили себя. Видимо, они знали, как завершится история, ведь датчане якобы привели из ближайшей деревни маленьких детей и грозились перерезать им глотки, если завеса не исчезнет, что и случилось.

Ничего подобного не было. Мы приехали, они вопили, самых молодых изнасиловали, затем убили. Но убили не всех, что бы там ни гласила легенда. По крайней мере двое были очень хорошенькими и без всяких порезов на лицах, и обе остались с воинами Рагнара, одна даже родила ребенка, который вырос и стал прославленным датским воином. Впрочем, монахи никогда не отличались правдивостью, и в ту Пасху я не стал ничего говорить. На самом деле мы никогда не убивали всех до единого, Равн научил меня всегда оставлять хоть одного в живых, чтобы было кому разнести ужасную весть.

Когда монастырь сгорел, мы отправились в Дунхолм, и Рагнар поблагодарил олдермена Риксига, хотя тот явно был потрясен размахом мести датчан.

– Не все монахи и монахини участвовали в нападении, – с упреком сказал он.

– Все они – зло, – настаивал Рагнар.