+1

А сколько людей нам действительно дороги, без кого мы не можем? А скольких мы любили и любим? Сколько людей прикасались ко мне с нежностью и любовью? К кому с нежностью и любовью прикасался я?

Вот тебе и человечество!

Как же мне важно знать, что из всего этого человечества я хоть кому-то нужен! А ещё лучше – необходим. Кто без меня не может? И так важно быть уверенным в необходимости себя кому-то! Мне важно знать, что я участвую в чьей-то жизни и тем самым влияю на эту жизнь вообще. Мне важно знать, что я участвую…

Вот почему я не могу смотреть футбольный матч в записи? То есть могу, но совершенно не хочу. Мне неинтересно смотреть уже прошедший и закончившийся матч. Даже не то что неинтересно, а не возникает волнения и переживания, которые мне необходимы при восприятии футбола. Почему так? Результат матча же мне неизвестен? А тот матч, который происходит пусть даже в другом полушарии, меня от него отделяет океан… Но если он происходит в данный момент и ещё не закончен, я буду его смотреть. Или если не будет возможности смотреть, буду слушать, что там происходит по радио. Почему?

А потому, что пусть ничтожно мало, пусть совсем капелечку, но мне кажется, что я влияю на результат матча, если его смотрю. И где-то во мне проскальзывает тонюсенькая, крошечная мыслишка: «А если я не буду следить за этим матчем, если я не буду участвовать?.. От этого что-нибудь изменится? А?»

Мне необходимо ощущение этого участия. Я, конечно, понимаю, что ни черта я не участвую… И никак на результат повлиять не могу… А вдруг!!! Как? А непонятно как! Участием, вот и всё. Тем, что смотрю. Тем, что переживаю.

Или когда регистрируешь билет в аэропорту, а тебе выпадает место в тринадцатом ряду. Ты говоришь: «Ой, простите, вы не могли бы поменять мне место на какой-нибудь другой ряд. А то тринадцатый как-то не очень».

А потом лечу и думаю: «А кто-то же сидит сейчас на том самом месте, от которого я отказался. А если не повезёт ему, то, значит, всем не повезёт и мне в том числе. Мы же в одном самолёте».

Просто если в самолёте есть тринадцатый ряд, то какая разница, кто на нём сидит? Почему же я отказался? Не потому ли, что мне кажется, что от меня зависит чуть больше, чем от тех, кто меня окружает? Так, наверное, всем кажется…

Наивно, но как-то так.

Как же много людей! И никто меня не знает таким, как я хотел бы, чтобы меня знали. Даже те, кто меня любит. Любит меня по каким-то своим причинам. У них свои причины. Причины любить меня находятся в них самих. А те, кто меня не любит, или те, кому я неприятен, или даже те, кто терпеть меня не может, с ними эта неприязнь ко мне уже происходит по моим причинам. Я даю им поводы для нелюбви. А любят по своим причинам.

Как трудно с этим разобраться! Ещё труднее понять, что с этим всем делать. Хочется же, чтобы любили все! Но это невозможно. Потому что, если меня будут любить все, тогда я сам должен любить всех. А как это сделать? Где взять столько сил, времени и мудрости?

Зато как легко получается не любить! Это проще всего. Как же это просто! И сколько же мук от этой нелюбви!

Кто-то прямо сейчас от этой нелюбви корчится в слезах и в беззвучных рыданиях. Кто-то воет белугой, лезет на стены. Кто-то спокойно, без ужаса и содрогания может думать о смерти и бессмысленности жизни. Кто-то прямо сейчас пьёт одну за одной, только чтобы не чувствовать этой нелюбви.

Где-то там страдает юный менеджер. Сидит на кухне, налил себе чаю и забыл его выпить. И сидит он, обхватив голову руками. А ведь он учился, учился. Хорошо учился. А теперь работает в большой компании и бегает на побегушках, носит кому-то кофе и делает вид, что у него всё хорошо. Ведёт с такими же, как он, умные, амбициозные разговоры о глобальных экономических проблемах, а сам при случае заглядывает начальнику в глаза и ждёт карьерного роста. И вот сегодня на него наорал менеджер побольше. Сказал, что тот идиот, что руки у него не оттуда растут и что ему поручить ничего нельзя. А наорал потому, что на него наорал ещё больший менеджер.

Гдё-то там рыдает учительница, потому что устала от школьных интриг, от того, что не может справиться с несколькими распоясавшимися учениками, а родители этих учеников ничего не хотят слышать о своих чадах и жалуются на эту учительницу директору, а директор её вызывает и распекает. Она пытается готовиться к завтрашнему уроку, а слёзы капают на страницы и душат. И сама она понимает, что не может справиться со всей этой ситуацией, а утром всё равно надо идти в школу.

А там, уткнувшись в подушку, вздрагивает какая-нибудь четвёртая скрипка какого-нибудь симфонического оркестра. Старается плакать бесшумно, чтобы не разбудить маму и бабушку, с которыми живёт. Плачет, потому что уже который день чувствует, что совсем не ради такой жизни она, сколько себя помнит, играла на скрипке. И ещё она отчётливо понимает, что быть четвёртой скрипкой – это её потолок на многие годы. А первой скрипкой не стать никогда.