10 вождей. От Ленина до Путина

На всей внешнеполитической деятельности Хрущева лежит печать большевистского радикализма, хотя нет никаких сомнений в том, что он искренне хотел мира и по-своему добивался его. Это не мешало первому секретарю идти на авантюры, демонстрацию силы, прямые вмешательства в дела суверенных государств.

В беседе с заместителем генерального секретаря Итальянской компартии Луиджи Лонго 22 января 1957 года он задал сам себе риторический вопрос и тут же ответил на него:

– Правильно ли мы действовали в Венгрии? Думаем, что действовали абсолютно правильно… Что касается советского народа, то подавление контрреволюции в Венгрии было встречено им, особенно в Советской Армии, с всеобщим облегчением…{662}

Хрущев считал себя вправе определять: что нужно другому народу, а что не нужно, и в соответствии с этим принимать любые решения. И интервенция в Венгрию, союзную СССР страну, не была исключением. Иногда Хрущев считал, что было достаточно поиграть мускулами или стукнуть военным кулаком по столу.

Я уже рассказывал, как в октябре 1956 года Хрущев, недовольный «поведением» польских руководителей, без приглашения прилетел в Варшаву. И одновременно поднял по тревоге войска Северной группы советских войск, дислоцированных в Польше{663}.

Дипломатия с угрозой применения излюбленного аргумента советских вождей – танков.

Таков был Хрущев. Он удивительным образом сочетал в себе искреннее стремление к реформам, антитоталитарным переменам и одновременно сохранял сталинский, радикальный почерк в ведении международных дел. Он искренне верил в возможность мирного сосуществования двух систем, но при этом всячески одобрял партийный тезис, что это сосуществование лишь специфическая форма классовой борьбы, особая революционная тактика. Именно Хрущев явился инициатором одностороннего крупного сокращения советских вооруженных сил и в то же время верил, что его филиппики вроде «ракетных колбас» и обещаний «мы вас закопаем!» могут сделать политических оппонентов более сговорчивыми.

Хрущев никогда не говорил о «мировой пролетарской революции», но верил, что победа социализма в планетарном масштабе возможна и без войны.

В «вожде» причудливо соединились самые разнородные начала: до конца своих дней он подсознательно оставался сталинистом, хотя вполне сознательно нанес этой страшной разновидности тоталитаризма разящий удар.

В «революционной дипломатии» Хрущева этот парадокс постоянно давал о себе знать. Иногда третий «вождь» выдвигал идеи, которые ставили в тупик и собственных дипломатов, и тех, с кем он так самозабвенно боролся.

В 1955 году в Женеве прошло совещание глав правительств СССР, США, Франции и Англии. В советской делегации вместе с Хрущевым были Н.А. Булганин, В.М. Молотов, Г.К. Жуков. Советская делегация повергла всех в шок, заявив о желании СССР вступить в НАТО. Растерянность натовцев была полная. Довольный Хрущев повторял в своем кругу:

– Как мы их ущучили! Онемели, сказать ничего не могут…

Но дипломатия Хрущева несла в себе и элементы авантюризма, которые подвигали мир к той опасной черте, за которой была ядерная война. Таким был Карибский кризис. Человечество имело возможность заглянуть на дно ядерной бездны и в страхе от нее отшатнуться.

Операция «Анадырь»

Реформатор был носителем коминтерновского мышления. Как все большевики. Настоящие большевики. Хрущев был убежден, что социализм неизбежно одержит верх над капитализмом. И хотя он говорил при этом, что это случится в условиях мирного соревнования двух систем, ему на Западе совершенно не верили. Тому были веские основания. Там не забыли его печально знаменитого изречения:

– Мы вас закопаем!

Он мог, обещая «закапывание» капитализма, тут же говорить о необходимости разоружения, однако, на всякий случай, припугивая «загнивающий империализм» картинкой, как на одном советском заводе ракеты сходят с конвейера, словно «колбасы»…

Хрущев был сыном своего времени, большевиком коминтерновской школы. Когда 4 июня 1961 года в Вене советский лидер давал в советском посольстве завтрак в честь президента США, произошел внешне незаметный, но характерный эпизод. В ответной речи за столом Кеннеди, в частности, произнес: «Вчера вечером, отвечая на мой вопрос, вы сказали, что, когда вам было 44 года (возраст американского гостя. – Д.В.

), Вы были секретарем Московского комитета партии, а также занимались вопросами планирования. Надеюсь, что, когда мне будет 67 лет (столько было тогда Хрущеву. – Д.В.), я буду руководить организацией демократической партии в городе Бостоне и возглавлять местный плановый комитет…»

Хрущев перебивает многозначительной репликой:

– Может быть, руководителем планового комитета всего мира?

Кеннеди невозмутимо парирует:

– Нет, с меня будет достаточно моего родного города{664}.