Дубчек:
Ввод войск был сильным ударом по мыслям и идеям нашей партии… Мы считаем ошибкой, преждевременным актом ввод войск в Чехословакию, который принес и принесет большой ущерб не только нашей партии, но и всему коммунистическому движению… Вступление пяти союзнических армий создает рычаг напряженности внутри партии, внутри страны и вне ее… Ввод войск затронул душу чехословацкого народа, и сам я не знаю, как из этого сложного положения выйдем…Брежнев:
…То, что произнес здесь т. Черник, и особенно то, что сказал т. Дубчек, отбрасывает нас далеко, далеко назад… Мы ведь и не думали о вводе войск, когда приглашали вас на Совещание в Дрездене. (Неправда. Уже тогда шла подготовка к интервенции.Стиль вашей работы совершенно невозможный. Такой стиль только способствует тому, чтобы антисоциалистические, контрреволюционные силы развернулись, ободрились… В Дрездене мы вам вовсе не советовали сажать кого-либо в тюрьму. Но мы подчеркивали, что освобождать неподходящих людей от занимаемых постов – это право Центрального Комитета вашей партии… О Пеликане. Он руководит телевидением, позорит с его помощью КПЧ. Зачем же этот человек сидит на таком посту?
…Потом мы приехали в Софию. Там мы, каждый по очереди, говорили с тобой лично. Помнишь, я сидел на диванчике и говорю: «Саша (именно Саша, а не Александр Степанович), осмотрись, что происходит, что делается за твоей спиной? Нам непонятно, почему средства пропаганды до сих пор не в ваших руках. Если я лгу, назови меня при всех лгуном…
Дубчек:
Нет, именно так, как Вы говорите…Брежнев:
Я хочу еще сказать о твоей, Александр Степанович, личной беззаботности. Твой стиль работы основан на личном авторитете. А это очень неправильно… Помнишь, был случай, когда я тебе написал письмо, в личном плане, от руки. Оно должно быть у тебя цело[19].Дубчек:
Цело.Брежнев:
Я, товарищи, хочу сказать всем вам, здесь сидящим: каждый из вас, кто мирился с развитием контрреволюции в вашей стране, кто ничего не предпринимал вплоть до ввода войск, несет личную ответственность… Кто же за происшедшее должен отвечать – мы, что ли? Или вы все-таки наберетесь мужества и скажете, что вы совершили ошибку. Это тягчайшая политическая ошибка – мириться с контрреволюционной пропагандой…Если бы мы не ввели войска, то Чехословакия пошла бы по пути капиталистического развития…
Сегодня вы выступили еще хуже, чем раньше, потому что вину за происшедшее вы хотите переложить полностью на нас…»{738}
Пожалуй, достаточно.
Брежнев, говоривший в общей сложности около полутора часов, обвинил целиком в сложившейся ситуации только чехословаков. Он фактически подчеркнул, что Москва имеет право и судить, и миловать. Что они, в ЦК КПСС, принимая решение о вводе своих войск в суверенную страну, имели на это все «законные» основания, а руководители ЧССР должны нести ответственность за случившееся. По существу, Брежнев отстаивал право КПСС выносить «приговоры» своим младшим «братьям».
Зденек Млынарж, присутствовавший на переговорах, вспоминал, что атмосфера за столом была накаленной. «Брежнев был искренне возмущен тем, что Дубчек не оправдал его доверия, не согласовывал с Кремлем каждый свой шаг. «Я тебе верил, я тебя защищал перед другими, – упрекал он Дубчека. – Я говорил, что наш Саша все-таки хороший товарищ. А ты нас всех так подвел!»
Во время подобных пассажей голос Брежнева дрожал от жалости к себе; он говорил, заикаясь, со слезами в голосе. Он выглядел обиженным племенным вождем, который считает само собой разумеющимся и единственно правильным, что его положение главы племени покоится на безоговорочном подчинении и послушании, что только его мнение и только его воля – последняя инстанция…»
Были во время переговоров истерики, крики, ссылки чехословаков на «мировое общественное мнение». Брежнев отмел просто: «Война из-за вас не начнется. Выступят товарищи Тито и Чаушеску, выступит товарищ Берлингуэр. Ну и что? Вы рассчитываете на коммунистическое движение Западной Европы, но оно уже пятьдесят лет никого не волнует!» (Красноречивое признание генсека…)
После многочасовых переговоров, давления, угроз чехословацкая делегация согласилась подписать протокол, означавший конец демократическим реформам в Чехословакии.