10 вождей. От Ленина до Путина

Однако Ленин хочет многого: и «стекла побить», и заем получить. Чичерин более цивилизован и либерален, чем Ленин, но его не смущают частые жесткости вождя. Когда в Россию летом 1920 года захотел приехать знаменитый Нансен, как уполномоченный Лиги Наций по делам военнопленных, Чичерин поддерживает просьбу последнего. Ленин, однако, думает по-другому:

«По-моему, пока не пускать. У нас следить некому. Мы прозеваем.

Если другие члены политбюро за впуск, то я вношу поправку: с ним абсолютно никого»{123}.

Ленин уже больше чекист, чем сам Дзержинский…

Хотя во многих других случаях Чичерин действует, как Ленин. Когда в июле 1921 года в советскую Россию собиралась приехать американская журналистка Битти, Чичерин пишет записку вождю: «Приезд Битти ничего, кроме вреда, не принесет. Главное соображение – придется пустить многих американцев. В настоящее время лучше не допускать непосредственного наблюдения нашей действительности…»{124}

Ленин согласен: к чему демонстрировать «коммунистическую действительность», да и следить надо…

Другой дипломат, А.А. Иоффе, с которым у Чичерина были нередко трения, но это не мешало Ленину высоко его ценить, оставил отрывки своих неопубликованных воспоминаний. В них полнее освещается роль Ленина в советской внешней политике. Первые годы, пишет А. Иоффе, у Ленина вся внешняя политика преломлялась через «ставку на мировую революцию». «Перед отправкой меня послом в Берлин, – вспоминал Иоффе, – Ленин тщательно инструктировал: как совпосольство должно готовить и распространять в Германии агитационные материалы по созданию революционной ситуации, как использовать деньги для этих целей, как «бросить жирный кусок» российской интеллигенции, находящейся там и согласной на нас работать…»{125}

Иоффе не был близким соратником Ленина, но имел возможность немало с ним встречаться и переписываться, как видный дипломат большевиков. Воспоминания ленинского дипломата, покончившего с собой в конце 20-х годов, показывают Ленина циничным и прагматичным политиком, для которого не существовало ничего святого, кроме власти и революции. Об этом хорошо в свое время сказал Ф. Степун: «Для всей психологии Ленина характернее всего то, что он, в сущности, не видел цели революции, а видел всегда только революцию как цель»{126}.

В ленинском окружении в предреволюционные годы и после переворота внешне незаметную, но весьма важную роль играл Яков Станиславович Ганецкий (он же Фюрстенберг, он же Борель, Гендричек, Франтишек, Николай, Мариан Келлер, Куба…). На заседаниях политбюро вопросы, связанные с Ганецким, обсуждались более двух десятков раз: назначения на новые посты, командировки в западные столицы по финансовым делам, руководство денежными ревизиями, отъезды на лечение за границу, поездки за ленинскими бумагами в Варшаву и т. д. Это был человек хотя и второго плана, но весьма известный и влиятельный. Это был близкий, возможно, самый близкий доверенный и в денежных делах вождя. У Ленина от Ганецкого в данных вопросах не было тайн, и он полностью полагался на незаметного соратника. Именно Ганецкий вместе с Парвусом обеспечили поступление немецких денег в большевистскую кассу «для пропаганды мира», именно этот человек вел денежные дела на различных переговорах с зарубежными делегациями, исполнял личные финансовые поручения вождя. Не раз Ганецкого уличали в каких-то махинациях его сотоварищи, рассматривали «личное дело» на заседаниях ЦК, однако Ленин всегда становился на сторону своего финансового агента. Как писал летом 1918 года Председатель Совнаркома послу в Берлине А.А. Иоффе: «Красин и Ганецкий, как деловые люди, Вам помогут, и все дело наладится»{127}.

Ленинский «казначей», выезжая за границу, выполнял самые деликатные поручения вождя, приобретал, например, «по списочку (побольше)» вещи и продукты для Надежды Константиновны, самого Ленина{128}.

Ганецкий хорошо знал состояние большевистской казны как до переворота, так и после, и приходится лишь удивляться, как он мог так долго прожить после смерти своего покровителя.

Когда в июле 1937 года Ганецкого арестовали, то у человека, ворочавшего большевистскими миллионами, при обыске нашли всего… 2 доллара и кучу старинных пистолетов, которые он коллекционировал. Обвинение было стандартным: «агент германской и польской разведок». Но когда на допросах несчастный стал приводить факты своей близости к Ленину и расположения вождя к нему, Ганецкому, слово «германской» из обвинения исчезло. Слишком опасно было затрагивать германскую тему в связи с Лениным.

Ганецкий, его жена Гиза Адольфовна, сын Станислав в годы сталинского террора были расстреляны. Дочь Анну арестовали прямо в театре и в праздничном летнем платье отправили на Север, где она провела долгие-долгие годы. В память о ленинском «казначее» лейтенант госбезопасности Шевелев оставил в его деле коротенькую справочку: