– Император ожидал вас с нетерпением, – важно заявил князь. – Он счастлив вновь увидеть вас. Он твердил ваше имя, пытаясь запомнить его. Ему показали вашего мужа, но он лишь пожал плечами и сказал: «Бедняжка!» А еще он велел передать вам приглашение на танец.
– Вы прекрасно знаете, князь, что я не танцую, и у меня нет никакого желания менять свои привычки, – заявила в ответ Мария.
– Как же так! – возмутился глава польского временного правительства. – Император уже несколько раз осведомлялся о вас, говорил, что ему очень хочется посмотреть, как вы танцуете.
– Может быть. Но пока я воздержусь.
– Прошу прощения, но слова Наполеона – это… это… это приказ. И вы не можете уклониться от того, что он сказал!
– Приказ? – удивилась Мария. – Приказ танцевать? В это невозможно поверить… Нет и еще раз нет! Я не флюгер на крыше, который поворачивается туда, куда подует ветер…
– Это что, бунт? – начал нервничать князь Понятовский.
– Да, я всегда бунтую против несправедливости и безрассудных требований.
– Но ради бога! – воскликнул наполеоновский парламентер. – Вы только поднимите глаза и взгляните, чье поручение я выполняю. Он за нами наблюдает. Графиня, одумайтесь, я заклинаю вас!
– Вы компрометируете меня, князь, настаивая с таким жаром. Прошу оставить меня, на нас и так уже обращены все взоры.
И Юзеф Понятовский удалился, так ничего и не добившись. Ему оставалось одно: найти Дюрока и рассказать ему все, пусть уж тот сам докладывает о его фиаско императору.
Между тем танцы продолжались. Наполеон проходил по салонам, рассыпая вокруг себя любезные фразы, но мысли его были заняты совсем другим, и эти его любезности попадали не по адресу. В частности, у одной молоденькой девушки он спросил, сколько у нее детей; одну старую деву – не ревнует ли ее муж за красоту; одну чудовищно тучную даму – любит ли она танцевать. Он говорил, как бы не думая, не слушая имен, которые ему называли; и взгляд, и внимание его целиком были направлены к той, которая одна только и существовала для него в этот момент.
Но долго так продолжаться не могло. И вот раздосадованный император пересек зал, расталкивая на своем пути гостей, и очутился перед Марией. Она опустила глаза. Сердце ее так колотилось от страха, что готово было выскочить из груди: еще бы, она дерзнула отказать самому Наполеону. Он уставился на нее и вдруг выпалил:
– Почему вы не захотели танцевать со мной? Не на такой прием я рассчитывал…
Мария молчала и не поднимала глаз. Какие-то мгновения он все так же внимательно смотрел на нее, потом протянул к ней руку. Вся дрожа, словно загипнотизированная, она начала танцевать с ним.
Посмотрим теперь, как Мария сама рассказывает об этой сцене:
«В полном замешательстве, я даже не поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: «Белое не идет к белому». После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.
– Вы так воодушевленно говорили первого января, в чем же дело теперь? Я уверен, что вы что-то хотите мне сказать.
Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.
– Легко сказать, – проворчал он, – но если вы будете вести себя, как подобает, я подумаю над этим проектом всерьез.
И прибавил, понизив голос:
– Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки, – платить надо вперед».
Естественно, все это свидетельство самой Марии Валевской. Никто другой этих слов не слышал и не мог слышать. Однако все вокруг увидели, что молодая графиня вдруг вся вспыхнула, а ее щеки стали пунцовыми. Положение ее становилось просто отчаянным. Теперь она в еще большей степени стала объектом пристального внимания всех собравшихся. Дамы, естественно, о чем-то зашептались, прикрывшись веерами.
Когда танец кончился, Наполеон проводил Марию Валевскую на место, поклонился и, многозначительно взглянув, произнес:
– Надеюсь, это не последний наш танец.
Молодая женщина ничего не ответила, а Наполеон развернулся на каблуках и вышел. Через несколько минут он покинул бал.
Каждый из писавших когда-либо о Марии Валевской описывает эту сцену по-своему. Фредерик Массон, в частности, пишет так:
«Он приближается к ней; соседки толкают ее локтями, чтобы она встала; и, поднявшись, страшно бледная, с опущенными глазами, она слышит: «Белое не идет к белому, сударыня». Говорит он очень громко и прибавляет почти шепотом: «Я имел право ждать иного приема после…» Она ничего не отвечает. Он смотрит на нее с минуту и идет дальше. Через несколько минут он уходит с бала».
Гертруда Кирхейзен обходится без прямой речи: