На следующий день, желая успокоить окружавших, она решила совершить свою обычную прогулку, но тут ей стало совсем худо, и ее проводили в знаменитую красную комнату в состоянии, которое сильно встревожило всех. День явно не удался. У Жозефины случилось несколько обмороков подряд. Ночью ей стало еще хуже. Нечто, похожее на бред, охватило ее. Сильно возбужденная, она много говорила, несмотря на то что вызванный врач активно запрещал ей напрягаться.
Несмотря ни на что, 14 мая Жозефина и ее дочь решились дать прием императору Александру в Сан-Лё. Там снова были прогулки в парке и долгие разговоры, а затем Жозефину, одетую в воздушное платье от Леруа, вновь охватило недомогание. Не помогли ни отдых на диване, ни настойка из флердоранжа.
На следующий день она возвратилась в Мальмезон, где ее личный врач, доктор Оро, диагностировал простой насморк. При этом он дал ей рвотное лекарство и прочистил желудок.
В последующие дни Жозефина стала жертвой новых недомоганий, вызывавших у окружающих все большие волнения. 24 мая, поднявшись, она испытала жгучую боль в горле. Доктор Оро заставил ее остаться в постели, так как после прочищения желудка малейшее переохлаждение могло быть опасным.
На следующий день, 25 мая, ее вновь навестил император Александр и нашел, что она сильно изменилась. Он предложил ей прислать своего личного врача, но больная отклонила это предложение из боязни обидеть господина Оро, к которому она испытывала чувства доверия и признательности. А тем временем у нее появились признаки горячки. Взволнованный Эжен написал своей жене в Баварию:
«Врач говорит, что это всего лишь простой катар, но мне кажется, что она совсем плоха».
Вечером 25 мая состояние Жозефины потребовало срочного присутствия врача. В отсутствие доктора Оро, уехавшего в Париж, обратились к местному доктору Лямурё из Рюэйя, который, приехав, ужаснулся состоянию императрицы. Он предложил поставить ей на спину пиявки, но остерегся делать это в отсутствии личного врача Жозефины. На поиски последнего отправились в Париж. Приехав в замок, доктор Оро сделал выговор своему коллеге из Рюэйя, заявив:
– Эх, месье, в подобном случае не надо было ждать меня: два потерянных часа могут оказаться смертельны.
Это утверждение со стороны врача, совсем недавно констатировавшего простой насморк, удивило многих. Бедный доктор Лямурё ничего не мог понять и дрожал как осиновый лист, ведь после подобной тирады, если бы Жозефина внезапно умерла в тот же вечер 25 мая, вся ответственность за это легла бы на него!
Герцогиня Лора д’Абрантес, вдова покончившего с собой годом раньше генерала Жюно, навестила Жозефину 26 мая и предложила познакомить ее с лордом Катхартом, послом Англии в России, сопровождавшим императора Александра.
– Хорошо, – весело сказала Жозефина, – приходите к завтраку послезавтра, 28-го числа, и мы проведем весь день вместе.
По результатам этого визита Лора, всегда замечавшая малейшие детали поведения окружавших ее людей, спокойно уехала, мало беспокоясь о состоянии здоровья подруги.
На следующий день, 27 мая, наступил новый приступ. Жозефину на этот раз осмотрел сэр Джеймс Уили, личный хирург русского императора. После осмотра он объявил Гортензии:
– Ее Величеству очень плохо, было бы правильно наложить ей нарывные пластыри.
Вечером того же дня прибыл посыльный с сообщением о визите русского императора на следующий день. Утром 28 мая, в 10 часов утра, герцогиня д’Абрантес, как и договаривались, прибыла в Мальмезон в сопровождении лорда Катхарта. Она была принята господином де Бомоном, камергером Жозефины, который сообщил, что императрица лежит в постели, что у нее горячка и что ее сын Эжен также болен. Озабоченно качая головой, де Бомон все время повторял:
– Ожидается визит русского императора, но так как болезнь наступила очень быстро, не было времени его предупредить…
Герцогиня д’Абрантес и лорд Катхарт отправились назад в Париж, так и не повидав в тот день Жозефину.
В ночь с 28 на 29 мая Жозефина впала в пятичасовой летаргический сон. Перепуганная Гортензия обратилась к докторам Бурдуа, Лямурё и Лассерру. Эти специалисты, посовещавшись друг с другом, диагностировали так называемую инфекционную эскинансию (так раньше называли ангину).
Обессиленная Жозефина не произносила больше ни одного членораздельного слова. Впрочем, находясь в благородном намерении послужить легенде императрицы, ее придворная дама Жоржетта Дюкрест приписала ей предсмертные слова, которые она, возможно, никогда и не произносила. По версии придворной дамы Жоржетты Дюкрест, Жозефина сказала угасающим голосом:
– По крайней мере, когда я умру, обо мне будут сожалеть… Я всегда желала счастья Франции… Я сделала все, что было в моих силах, чтобы этому способствовать, и я могу с уверенностью сказать вам, кто присутствует при моих последних часах, что первая жена Наполеона не проронила ни слезинки…