100 великих историй любви

Анри Матисс, художник «света и счастья», смотревший на мир сквозь призму радости и красоты, когда-то писал: «Я стремлюсь к искусству, исполненному равновесия и чистоты… Я хочу, чтобы усталый, надорванный, изнурённый человек перед моей живописью вкусил покой и отдых». Он признавался, что находил радость во всём: в деревьях, в небе, в цветах. В этом был весь Матисс — известный французский художник, умевший находить необыкновенное в обыденном, искать свет во мраке и замечать любовь в равнодушном, чёрством мире. «У него солнце в крови», — как-то сказал о художнике Пабло Пикассо.

Анри Матисс родился 31 декабря 1869 года в небогатой семье. Его мать была швеёй и работала дома, поэтому повсюду в комнатах были разбросаны разноцветные ленты, лоскутки ткани, банты и дамские шляпки. Эта пёстрая обстановка, наполненная самыми разными цветами, во многом отразилась в его ярких, радостных картинах много лет спустя. Анри рос серьёзным и целеустремлённым мальчиком. Однако в двадцать лет, занимаясь юриспруденцией и мечтая стать адвокатом, он внезапно увлёкся живописью. Переехав в Париж и поступив в Школу изящных искусств, Матисс начал обучение, полностью посвятив себя искусству.

Спустя шестнадцать лет в жизни художника произошла встреча с русским коллекционером Сергеем Щукиным, который увлёкся живописью француза и стал покупать его полотна. В Москве Щукин признавался: «Матисс для меня лучше и ближе всех… у него праздник, ликование красок».

В 1911 году коллекционер пригласил Матисса в Россию. Андрей Белый, которому довелось тогда встретиться с художником, вспоминал: «Золотобородый, поджарый, румяный, высокий, в пенсне, Матисс выглядел „мэтром“». Несмотря на тёплый приём друзей и ценителей его творчества, в России нашлось немало критиков, которые считали художника очередным «французиком из Бордо». Он покинул Россию и продолжал работать на родине, где его картины получили успех и раскупались известными европейскими коллекционерами.

Любящий супруг и удивительно понимающий отец (художник был женат и имел троих детей), Матисс оставался тонким и чувственным мужчиной, ценителем женственности и красоты. В течение долгих двадцати двух лет его музой была русская женщина, натурщица Лидия Дилекторская.

Эта прекрасно понимавшая и тонко чувствовавшая художника женщина родилась в Сибири и эмигрировала во Францию. Её современники полагали, что Матисс привязался к Лидии потому, что встретил женщину, олицетворявшую его идеал, который он так долго пытался найти в окружающих его дамах. Она была блондинкой с выразительными голубыми глазами. Лидия несла в себе такую естественную красоту, от которой художник приходил в восхищение.

Дилекторская пришла в дом Матиссов сиделкой для больной Амели, жены художника. Ей тогда было чуть больше двадцати. А за плечами уже прошла целая жизнь: голодная Сибирь, скитания по Манчжурии, неудачное замужество во Франции и, наконец, дом Матисса, в котором она оставалась долгих двадцать лет.

Намного позже Дилекторская признавалась, что вначале художник не проявлял к ней никакого интереса. «Я не была женщиной в его стиле, — вспоминала она много лет спустя, — модели, которые вдохновляли Анри, были южанками. А я была светлой и даже ярко-светлой. Он посмотрел на меня в первый раз задумчивым, тяжёлым взглядом. Так и смотрел потом на меня всю жизнь…»

Лишь спустя какое-то время Матисс увидел в Лидии что-то неизведанное, экзотическое, страстное. В то время художник писал знаменитый «Танец». Тогда он и предложил девушке позировать для его новых картин. Она согласилась, что очень сблизило хозяина дома и сиделку его жены. Дилекторская рассказывала, что «отношения с художником постепенно становились очень сердечными», Амели и Анри по-настоящему любили русскую эмигрантку. Хотя в кругу друзей Матисса и ходили различные слухи о якобы их тайной связи, тем не менее, Лидия Дилекторская утверждала, что её отношения с художником «никогда не переходили границы дозволенного».

Великий француз, не скрывая привязанности к Лидии, признавался, что садился за писание её портретов каждый раз, когда начинал скучать. Она стала для него не просто терпеливой натурщицей, но и искренним другом, который понимал художника с полуслова, умел выслушать и в любую минуту поддержать. Матисс называл Дилекторскую «казашкой» и «татаркой», хотя её внешность была мало схожа с обликом людей этих народов.