100 Великих Книг

Антиподом и «злым гением» главного героя «Отверженных» выступает полицейский инспектор Жавер, этот, по словам Гюго, «дикарь, состоящий на службе цивилизации, странное сочетание римлянина, спартанца, монаха и капрала, неспособного на ложь шпика и непорочного сыщика». На протяжении почти всего романа один преследует другого. Конец известен: Жан Вальжан отпускает Жавера, приговоренного инсургентами к расстрелу. Чуть позже и Жавер отпускает жертву, выслеженную у выхода из подземной клоаки, но не выносит неразрешимого противоречия между долгом и совестью и кончает жизнь самоубийством.

Незабываемы сцены народного восстания парижан в июне 1832 года. Им посвящены несколько книг романа. О неповторимом стиле автора можно судить даже по нескольким экспрессивным фразам, с помощью которых он передает состояние непримиримой ярости противоборствующих сторон:

Вдруг барабан забил атаку. Штурм разразился, как ураган. Накануне, во мраке ночи, противник подползал к баррикаде бесшумно, как удав. «…» Раздался рев пушки, и войско ринулось на приступ. «…» Обе стороны горели одинаковой решимостью. Храбрость доходила до дикого безрассудства и усугублялась каким-то свирепым героизмом, жертвующим в первую очередь жизнью самого героя. «…» Войска стремились закончить битву, повстанцы — продолжить ее. Затягивать агонию в расцвете юности и здоровья — это уже не бесстрашие, а безумство. Для каждого участника этой схватки смертный час длился бесконечно. Вся улица покрылась трупами.

Высшего трагизма Гюго достигает при описании смерти героев баррикадных боев. Хрестоматийной стала сцена гибели Гавроша, само имя которого давно стало нарицательным. Добровольно вызвавшись под обстрелом собирать патроны с убитых солдат, маленький парижский герой сам погибает на глазах у повстанцев:

Казалось, это не ребенок, не человек, а какой-то маленький чародей. Какой-то сказочный карлик, неуязвимый в бою. Пули гонялись за ним, но он был проворнее их. Он как бы затеял страшную игру в прятки со смертью; всякий раз, как курносый призрак приближался к нему, мальчишка встречал его щелчком по носу. Но одна пуля, более меткая или более предательская, чем другие, в конце концов настигла этот блуждающий огонек. Все увидели, как Гаврош пошатнулся и потом упал наземь. На баррикаде все вскрикнули в один голос; но в этом пигмее таился Антей; коснуться мостовой для гамена значит то же самое, что великану коснуться земли; не успел Гаврош упасть, как поднялся снова. Он сидел на земле, струйка крови стекала по его лицу. «…» Вторая пуля того же стрелка оборвала [его жизнь] навеки. На этот раз он упал лицом на мостовую и больше не шевельнулся. Эта детская и великая душа отлетела.

В чем же секрет великого и неувядающего французского романа, который Андре Моруа назвал «одним из великих творений человеческого разума», а Теофиль Готье — «порождением стихии». Ведь и критики, вот уже свыше полутора столетий ругающие «Отверженных» формально правы: структуру грандиозной эпопеи невозможно признать безупречной и логически непротиворечивой; здесь чересчур много длиннот, философских и нефилософских рассуждений, неоправданных отклонений от общей линии развития сюжета. И все же «Отверженных» читали, продолжают читать и будут читать всегда, искренне переживая за судьбу его героев, радуясь и отчаиваясь вместе с ними, загораясь ненавистью против социальной несправедливости и мерзкой личины угнетателей. Почему так? Догадаться нетрудно! Потому, что Гюго вложил в свое великое творение! часть собственного сердца — его биение и передается каждому, кто припадает к этому источнику пламенных чувств!

69. ФЛОБЕР

«ГОСПОЖА БОВАРИ»

Флоберу по праву принадлежит одно из почетных мест в плеяде французских прозаиков XIX века, которыми гордится не одна Франция, но и весь мир. Блистательный список открывают имена Стендаля и Бальзака, а завершают Мопассан и Золя. Флобер здесь равный среди равных. Но он же и неповторимый. Блестящий стилист, тонкий психолог и незаурядный мыслитель — Флобер с такой тщательностью оттачивал каждое слово своих произведений, что иногда часами мучался над одной единственной строчкой. Зато и результат окупался сторицей. У писателя нет ни одного лишнего слова. Его проза настолько насыщена, уплотнена и емка, что несколько мазков подчас воссоздают целую человеческую жизнь, не говоря уже о неповторимых характерах героев.

Внешними событиями роман «Госпожа Бовари» не блещет. Провинциальное общество с его однообразными, как заведенные часы, заботами. Обыкновенные люди. Но и в их сердцах кипят по меньшей мере шекспировские страсти. Чтобы увидеть это, понять и, самое главное, убедить читателя, — нужны ум и талант великого писателя. Недаром Флобер как-то заметил: «Мадам Бовари — это я». Сказано не для красного словца. Писатель настолько вжился в образ своей героини, что его рвало (в прямом смысле), когда он писал эпизод с ее самоотравлением мышьяком.