100 великих узников

Приговор подлежал утверждению английской королевы, но Елизавета I долго колебалась, прежде чем поднять руку на царственную голову Марии Стюарт, так как видела в этом посягательство на сам принцип королевской власти. Но все же она сдалась на уговоры своих министров и подписала смертный приговор Марии Стюарт, но не дала приказа приложить к нему большую государственную печать, которая имела большее значение, чем королевская подпись. Лорд Сесиль понял, что королева не хочет брать на себя ответственность за казнь шотландской королевы, и решился сам приложить печать, не дожидаясь королевского повеления. Когда Марии Стюарт объявили утвержденный приговор, он не произвел на нее особого впечатления: она ожидала его, к тому же после 20-летних страданий смерть представлялась ей освобождением. Сон не шел к ней, и до двух часов ночи королева занималась распределением своих вещей. Из темноты доносился стук молотков: это строили эшафот. Мария Стюарт бодрствовала в постели, и одетые в траур слуги видели иногда на ее лице печальную улыбку.

В шесть часов утра королева поднялась. Было еще темно, лишь на горизонте занималась полоска света, и Марии Стюарт казалось, что это добрый знак… Но после 8 часов утра к ней постучали и повели в зал. Через открытые двери она увидела стоявших под сводами замка жителей окрестных селений: их было около 300 человек. Осужденная королева появилась с молитвенником и четками в руках; одета она была во все черное, на шее — ожерелье с восковой ладанкой, на которой был изображен ягненок. Это была реликвия, освященная римским папой. Королеву привели в зал, где был устроен эшафот, но ее слуг туда пропускать не хотели, опасаясь, что они будут сильно рыдать. Однако Мария Стюарт упросила, чтобы некоторых из них пропустили, пообещав от их имени, что они будут тверды.

Спокойствие изменило королеве, когда священник предложил ей совершить службу по англиканскому обряду. Она энергично запротестовала, но ее не слушали. Духовник опустился на колени на ступенях эшафота и начал службу; Мария Стюарт отвернулась от него и произнесла молитву сначала на латинском, а потом на английском языке. Она молилась за процветание католической церкви, за здравие своего сына и за английскую королеву-грешницу, чтобы та искупила свою вину. Уже стоя на эшафоте, она еще раз поклялась, что никогда не имела умысла на жизнь Елизаветы I и никому не давала на то своего согласия. С повязкой на глазах королева кладет подбородок на деревянную плаху и придерживает ее руками. Если бы палачи не отвели в сторону ее руки, они тоже бы оказались под топором. Первый удар палача приходится по голове; второй удар падает на шею, но тонкая жилка продолжает еще вибрировать, потом и ее рассекают… Однако губы королевы еще продолжают двигаться, и проходит несколько мгновений, пока они не замирают окончательно. В этот момент от сочащейся кровью головы отделяется парик, и голова с седыми волосами падает на эшафот.

Но и это был еще не конец. Из-под юбки шотландской королевы выполз маленький пудель и кинулся к голове своей хозяйки. Собаку гонят, и она, жалобно скуля, замирает у трупа. Тело Марии Стюарт завернули в грубую ткань, которая служила покрывалом для бильярдного стола, и оставили лежать на каменном полу. Обагренную кровью плаху, одежду и четки казненной королевы сожгли. К вечеру того же дня из ее тела удалили сердце, и шериф графства закопал его в известном лишь ему одному месте, а забальзамированные останки Марии Стюарт поместили в свинцовый гроб…

Алжирский пленник Сервантес

Простодушный Санчо Панса, один из любимых героев великого испанского писателя Сервантеса, говорит: „Слышал я, что эта, называемая нами, судьба — баба причудливая, капризная, всегда хмельная и вдобавок слепа. Она не видит, что творит, и не знает ни кого унижает, ни кого возвышает“

. По отношению к Сервантесу „хмельная и слепая баба“ неизменно оказывалась капризной и решительно не хотела знать того, кого так упорно унижала. Если писатель и не был до конца побежден несчастьями, то только благодаря счастливым свойствам своей человеческой натуры, которыми наделила его более благосклонная к нему природа. Когда его личные мечты разбивались о действительность, горячо любящее сердце писателя было счастливо чужим счастьем, а веселый нрав позволял быстро забывать собственные страдания и неудачи.