100 знаменитых евреев

Многогранность таланта Шёнберга заставляет замирать в восхищении перед этим человеком. Помимо музыки он занимался живописью. Биографы утверждают, что толчок этому дал В. Кандинский. Гении музыки и живописи познакомились в Мюнхене в 1911 году и подружились, а писать маслом Арнольд начал еще в 1908 году. Так, в одном из писем к венскому издателю в 1910 году, написанном в надежде получить с его помощью заказы на картины, находим показательный фрагмент: «…гораздо интересней иметь портрет или картину работы музыканта моего ранга, чем быть написанным обычным художником-ремесленником, чье имя через 20 лет будет прочно забыто, в то время как мое имя принадлежит истории музыки…» Живописные творения Шёнберга настолько интересны и профессиональны, что друг даже зазвал его в объединение «Синий всадник», написал о них специальную статью (для сборника статей, посвященного творчеству Шёнберга, вышедшего из печати в Мюнхене в 1912 г.) и выставил несколько его эскизов на первой выставке, организованной редакцией «Синего всадника». В его живописных работах (их сохранилось больше двухсот) видное место принадлежит жанру меланхолического автопортрета в темных тонах. В этой серии, написанной в разное время, он стремился передать не внешние черты своего образа, а внутренние состояния обостренно чувствующей души творца, который ищет формы выражения для невыразимого.

Помимо этого Шёнберг обладал немалым литературным даром, особо проявившимся в эпистолярном жанре. В его письмах поражает точность характеристик, выразительность слога, меткость и яркость определений. К тому же композитор является автором почти всех либретто своих опер и кантат. Все, что мэтр создавал в звуках, красках, словесных образах, он воспринимал как свое послание к человечеству. К счастью, некоторые представления о подоплеке своих изысканий он оставил в ряде литературно-эстетических очерков и статей, вошедших в его знаменитый сборник «Стиль и идея». Яркие высказывания и афоризмы говорят о том, что композитор долгое время искал свой особый музыкальный язык. Они говорят сами за себя:

– «Композитор – подлинный творец – сочиняет только тогда, когда имеет сказать нечто такое, что еще не было сказано и что, он чувствует, должно быть сказано».

– «Если это искусство, значит, это не для всех; а если это для всех, значит, это не искусство».

– «Моя музыка не является современной, просто ее плохо играют».

– «Искусство должно быть холодным».

– «Чтобы исполнить ваш виолончельный концерт, нужен шестипалый солист.

– Что ж, я могу подождать».

– «…мое достижение не много будет значить для наших современных музыкантов, так как они об этих проблемах не знают, а когда им объясняешь – им не интересно. Для меня же это кое-что значит».

Острое ощущение своей непосредственной причастности к поступательному движению музыкальной истории было свойственно Арнольду Шёнбергу, пожалуй, как никому из великих композиторов XX столетия. Забота о суде потомков не осталась преходящим эпизодом биографии австрийского мастера, не растаяла вместе с романтическим максимализмом юности. Напротив, с течением времени композитор все сильнее укреплялся в сознании уникальности исторической миссии собственного творчества. Так, невзирая на почтенный (74 года) возраст, Шёнберг с завидной энергией вступает в резкую письменную полемику с автором «Доктора Фаустуса», пытаясь доказать, как повредил он своим Адрианом Леверионом, как создателем новой музыкальной системы, напоминающей шёнберговскую, посмертной славе Шёнберга. Счастливый конец эта шумная история, получившая огласку на страницах американской прессы и длившаяся полтора года, обрела исключительно благодаря выдержке и такту Т. Манна, всегда с огромным уважением относившегося к таланту Шёнберга. После довольно напряженной переписки писатель поместил в конце романа резюме, в котором говорится, что прототипом музыкальной системы Левериона – вымышленного героя – является додекафонная система Арнольда Шёнберга.

Шёнберг – не просто романтик, он – гиперромантик, экспрессионист. Страстность, с которой он следует по своему нелёгкому пути, демонстративна, эмоциональный накал порой достигает критической отметки, действительные события болезненно деформируются, принимая причудливые, подчас абсурдные очертания.

В последний, «американский» период жизни Шёнберга учеба у знаменитого европейского маэстро становится для молодых американцев вопросом престижа. Что же касается наиболее близких друзей и учеников, то для них, как сказал однажды А. Берг, Шёнберг был настоящим «пророком» и «мессией». Думается, не последнюю роль в подобной оценке личности главы нововенской школы сыграл его выдающийся педагогический талант и – самое главное – огромное желание учить.