101 Рейкьявик

Мама отправила меня в Амстердам. С глаз долой? С Рози и Гюлли. Гомосексуальная поездочка в Амстердам. Такая как бы пачка с четырнадцатью презервативами для группового тура. «А почему бы и тебе с ними не съездить? Тебе не помешает». Лоллино пузо выживает меня из страны. Она уже на седьмом месяце. В самолете Рози покупает одеколон. Мы распиваем его над Островами Западных Людей, потому что Рози родом оттуда и сейчас день национального праздника, а они познакомились как раз на нем, через своих тогдашних девушек. «А-ах, хорошо! — говорит Гюлли, а потом мне, тихо: — Наверно, круто получится, если Рози сегодня вечером перднет мне в лицо». Мы хохочем, как два гомика и один курортник. Мое место у окошка, и я прикидываю: а что если мне кинуться за борт и по несчастливой случайнос ти упасть на пограничный корабль. И на гулянье на День работника торговли — в инвалидной коляске, как какой-нибудь супермен, вот тогда у меня всегда будет шанс кого-нибудь подцепить… на сострадание. Все стюардессы — далеко за 70 000, хотя у них тут и дьюти-фри. Начинаю шелестеть газетой. В должность вступил новый президент. Олав Рагнар Гримссон. Вдруг я подумал: таким же я стану через двадцать лет. Я имею в виду не президентский пост, а лицо. Очки похожи, и моя старомодная стрижка в стиле Stray Cats вполне может перерасти в такую республику, которая у него на голове. На инаугурацию пришли двести человек, потребовались двести человек, чтоб усадить его в президентское кресло. Наверно, он так сильно сопротивлялся. Рози сидит около прохода и смотрит на всех, кто выходит в туалет. В эти дни у него зеленые волосы и летчицкая куртка. Кольца в носу уже нет. Гюлли сидит между нами, и татуировка у него на руке, по-моему, сжалась. Похудение. Он рассказывает мне, как встретил в Амстердаме Брайана Ферри. С прошлого раза рассказ мало изменился. Мы благоухающе сплочены, когда ступаем на голландскую землю. Рози и Гюлли подозрительно хорошо ориентируются в Схипхоле.[309]

Таксяримся в гостиницу. Hotel Rosencrantz amp; Guildenstem. Постепенно до меня доходит. То те or not to те.

[310] Это маленький аккуратненький домишко с жутко узким фасадом — умещается только кровать, — окнами на очень широкий канал. Парни целуются со штурманом в ресепшн, а я тем временем листаю «The Gay Guide to Europe».[311]

Спецвыпуск о бельгийских массажных салонах. У комнаты номер двадцать три, что дает слабую надежду, так как Кати появилась на свет в это же число в июле шестьдесят девятого. Обои в цветочек и донельзя истра ханная кровать. Bring out the gimp.[312]

Я растягиваюсь на ней и щелкаю по пятидесяти каналам. Два научно-популярных фильма о СПИДе, а остальное — какое-то бесконечное беспрезервативное вазелинное празднество. Эта гостиница, судя по всему, рассчитана специально на голубых. Мама решила сделать из меня гомика? Конечно, это спасло бы положение. Если б я вернулся на родину с зелеными волосами, кольцом в носу и лицом, красным и исцарапанным голландской трехдневной щетиной. По 52-му каналу, однако, просматривается какой-то намек на двуполый секс, и я оставляю его. Это — как чистейшая женская делегация на всем вазелиновом празднестве. Гюлли и Рози быстренько обустроились и вытаскивают меня в бар. В этом районе, похоже, власть захватило движение щетинистов, полон бар мускулов. Майки, распираемые мощными грудными клетками. Целый черничник любопытных глаз. Да… Быть гомиком, наверно, легче. Тогда у тебя каждый вечер есть шанс кого-нибудь подцепить. Бармен — светловолосый «чернец», весьма радостный, несмотря на то что под одним глазом у него вытатуирована слеза. Они говорят с ним: «No we quit the hair buisness, Rosy is working in a short-film and I am working on a script»,[313] а потом говорят о нем: как он хорошо смотрится такой выбеленный.

В городе дым коромыслом от тусующихся людей — и этот запах заграницы: запах многодневного штиля и безветрия; после целого лета белых ночей так хорошо вобрать в себя хоть немного темноты, и мы идем с открытыми ртами и молчим, устав от перелета, вброд переходим море народа, рассматриваем ассортимент цветов: белый, черный, желтый.

Атмосфера потная и волосатая, ощущение — как под мышкой у толстухи, когда мы входим в квартал красных фонарей, где можно по-настоящему снять кого-то за деньги… а они небритые, стоят в своих витринах, и мы замедляем ход и пореже затягиваемся сигаретами, и мне хорошо, хотя, пожалуй, я употел в этой духотище. И все же я не бросаю свою кожанку. Форму просто так не меняют, даже во время игры на зарубежном поле.