101 Рейкьявик

— Мы тогда, что ли, вместе пошли домой?

— Да. Неужели ты забыл?

— Нет-нет. Я просто пытаюсь как-то разобраться в этой головоломке. Расставить по местам все детали…

— Понятно! Значит, я для тебя — всего лишь деталь головоломки?

— Э-э… Нет. Две детали. Ты — две детали, это стопудово.

— Две детали, а всего их у тебя сколько? Пятьсот?

— Да, как видишь, головоломка сложная.

— И как успехи?

— Я ее еще не собрал. Я только начал.

— А кто-нибудь еще от тебя беременел?

— Нет.

— Ты уверен?

— Да вроде бы. Не знаю. Мне иногда доводилось принимать на себя последствия, ну, принимать кое-какие меры… Когда я ездил в Лондон, я там достал такой новый препарат, такой противозачаточный спрей, жутко удобная вещь. Правда, баллончик был великоват, мне сказали, что я с ним за спиной похож на истребителя вредных животных.

Она хлюпает носом. Наверно, это как тот самый «круговорот воды в природе». Вода из моря забирается под небеса и из туч падает в реку, которая течет к морю. Никогда не врубался в эту мутотень, и все же… Я это вижу своими глазами: Хофи засасывает в нос воздух, в ее голове он превращается в соленую морскую воду, которая потом выступает из глаз. А потом снова по кругу. Почему слезы не используют в какой-нибудь промышленности, например при производстве лекарств от аллергии? У конвейера в Эскифьорде — не рыбу разделывать, а плакать в баночки, за те же тридцать крон в час. Хофи встает и выходит. Возвращается с «клинексом» и произносит — как голова, набитая соплями, которые тридцать пять минут простояли в духовке и начали покрываться корочкой и истекать соком:

— Уходи отсюда!

— Уйти?

— Да. Вон!

— А разве мы не собирались это обсудить?

— Обсудить?! С таким же успехом я могла бы говорить с…

Я смотрю на облезшую мягкую игрушку на одном из стульев и говорю:

— Вот с этим?

— Да. Уходи. Вон! Убирайся! Урод!

Да. Холмфрид Паульсдоттир раскраснелась, из глаз ее хлынули сопли. Она мало ковыряет в носу. А дырка от вентиля уже заросла. Наверно, это все из-за беременности. Сперма плюс яйцеклетка равно сопля, она станет козявкой, она станет глиной, она станет плотью, она станет жизнью. Однако. Эта беременность у нее, очевидно, только в носу. А из него течет. Завтра это пройдет. Она стоит в дверях гостиной. Говорит с сопливым акцентом. Под глазами «клинекс», как чадра. Да. Женщины — это иностранцы. Я встаю и говорю — таким низким голосом, на какой только способен очкарик, — как можно четче, чтобы она уж точно поняла:

— Извини.

— Вон! Вон, я сказала! Прочь!

Чтобы выйти, я должен пройти мимо нее. Говорят, у ауры радиус один метр. Значит, в дверях мы столкнемся, и произойдет а-ура-вария. Встретятся две величины. Моя намокнет. У нее засохнет. Я прохожу мимо нее, прикрывшись очками. Мне вслед летят слова:

— Для тебя это, наверно, просто вред… просто как… (шумный вздох)…как вредное животное.

Хочу сказать «да». Вот так. На днях я смотрел документальный фильм по 75-й программе, по каналу «Дискавери», о первых граммах человеческой жизни. Для безучастного (что уж говорить о принадлежащих к другому виду) зрителя даже непонятно, про что передача. В первые недели зародыш — бесформенная клетка, потом у него появляется хвостик, больше похоже на мышку-норушку, чем на будущего студента, а академическая шапочка появится потом. Вопрос в том, на какой стадии Хофи. Разворачиваюсь. Вопрос, появился ли у нее внутри хвостик. Но я рассудил, что, наверно, она хочет услышать не это, и переключаюсь опять на сапиенсов. Пытаюсь состроить мину, подходящую для двадцатого века.

— Прости. Это просто… Просто я… Я не привык иметь дело с такими вещами…

— С какими?

— Ну, сама знаешь…

— Да. Я знаю, но ты… ты ведь…

— На какой стадии это у тебя?

Ой! Спросил так, как будто у нее рак. Рачок. Но можно сказать и так, что зародыш — это опухоль, которая все растет и растет, только опухоль эта доброкачественная, и ее удаляют путем кесарева сечения, а под конец учат говорить. Но она так не думает. К счастью. Она даже прекращает свою женскую крейзу и спокойно отвечает:

— Шестая неделя.

— И что ты будешь делать?

— Рожать.

— Однозначно?

— Да.

— Но… Как же… Я… Ты… Вот это…

— Хлин, я должна родить этого ребенка двадцать второго августа — и я это сделаю.

— Ага. Надеюсь, он не опоздает.

— Кто?

— Ребенок.

— Хлин, если хочешь знать, это не смешно!

— Нет, что ты. У нас тут все серьезно.

— Вот именно. У нас все серьезно.

— Я только одного не пойму.

— Чего ты не поймешь?

— Я же был с презервативом!

— Да.

— Так что не пойму…

— Он же не на сто процентов надежный… Всякое бывает…