— Да, догадываюсь, что это так, — поцеловала она меня в уголок губ. — И я люблю тебя. Не ломай себе ноги и передавай всем, как я им признательна.
— Передам. Тебе не страшно оставаться дома одной?
— Со мной все будет хорошо.
Не совсем ответ на мой вопрос, но это было лучшее из того, что она могла сказать.
Майк оказался прав относительно людей, которые подъедут. Все билеты на пятничное шоу мы продали за час до его начала. Доналд Белингем, наш техпомреж, погасил в зале свет ровно в 20:00. Я ожидал, что на этот раз будет ощущаться меньший драйв, по сравнению с едва ли не величественным оригинальным шоу, особенно с теми его финальными бомбардировками тортами, которые мы планировали повторить только в субботу — только раз, так как согласились между собой, что нам не хочется дважды убирать сцену (и два передние ряда) в «Грейндж-Холле», — но и сейчас все было почти так же хорошо. В какой-то момент передний коллега доктора Эллиртона, перенятый диким энтузиазмом тренер Борман, чуть не завалил танцующую Берту со сцены.
Публика поверила, что те тридцать-сорок секунд выкрутасов на краешке рампы так и были задуманы, и искренне аплодировала сорвиголовам. Я, понимая, что на самом деле происходит, подловил себя на эмоциональном парадоксе, для которого едва ли возможно повторение. Стоя за кулисами рядом с буквально парализованным Дональдом Белингемом, я дико хохотал, в то время как мое испуганное сердце колотилось у меня в горле.
Гармония этого вечера проявила себя во время финала. Рука в руке на середину сцены вышли Майк и Бобби Джилл. Бобби Джилл обратилась к публике:
— Мисс Данхилл очень много значит для меня, ее душевность, ее христианская благотворительность. Она помогла мне, когда я нуждалась в помощи, она заставила меня захотеть научиться делать то, что мы сейчас хотим сделать для вас. Мы благодарны всем вам за то, что вы пришли сегодня сюда, за то, что проявили
— Да, — поддержал ее он. — Народ, вы самые лучшие.
Он взглянул по левую сторону за кулисы. Я показал на Дональда, склоненного над своим проигрывателем с тонармом в руке, готового опустить иглу в канавку. На этот раз отец Дональда уже точно узнает, что тот втайне одолжил грампластинку из его коллекции записей биг-бэндов, так как этот мужчина тоже сидел в зале.
Глен Миллер, давний-предавний бомбардир, взорвался своим «В расположения духа», а на сцене, под ритмичные хлопки аудитории в ладоши, Майк Косло и Бобби Джилл вжарили реактивное линди, и значительно горячее, чем когда-то удавалось мне хоть с Сэйди, хоть с Кристи. В них все пылало молодостью, энтузиазмом, радостью и от этого смотрелось шикарно. Заметив, как Майк сжимает ладонь Бобби Джилл, прикосновеньем подавая ей знак к развороту назад и скольжению ему между ног, я вдруг перенесся в Дерри, увидел Беви-из-плотины и Ричи-из-канавы.
На миг все стало абсолютно ясным, а когда так происходит, ты видишь, чем на самом деле является этот мир. И разве все мы втайне этого не знаем? Прекрасно настроенный механизм из восклицаний и откликов, которые прикидываются колесиками и шестернями вымышленных часов, которые стучат за тайным стеклом, которое мы называем жизнью. За ним? Под ним и вокруг него? Хаос, ураган. Мужчины с кувалдами, мужчины с ножами, мужчины с винтовками и пистолетами. Женщины, которые калечат то, чем не могут овладеть, и недооценивают того, чего не могут понять. Вселенная ужаса и потерь, которая окружает единственную освещенную сцену, на которой танцуют смертные, бросая вызов тьме.
Майк и Бобби Джилл танцевали в своем времени, и их временем был 1963 год, эпоха коротких стрижек, телевизоров-комодов и гаражной рок-музыки. Они танцевали в тот день, когда президент Кеннеди пообещал подписать договор о запрете ядерных испытаний и сказал репортерам, что он «не намерен разрешить нашим вооруженным силам увязнуть в болоте химерной политики и запущенной вражды в Юго-Восточной Азии». Они танцевали так, как танцевали когда-то Беви и Ричи, как танцевали мы с Сэйди когда-то, и они были прекрасны, и я их любил не вопреки их хрупкости, а благодаря ней. Я их и сейчас люблю.
Завершили они идеально, с поднятыми вверх руками, тяжело дыша, лицами к публике, которая тоже поднялась на ноги. Майк дал им полных сорок секунд похлопать в ладоши (удивительно, как быстро огни рампы могут превратить скромного левого защитника в полностью уверенного в себе артиста), а потом призвал к тишине. Постепенно она наступила.
— Наш режиссер мистер Эмберсон хочет сказать несколько слов. Он приложил немало усилий и творческого подъема в создание этого шоу, и я надеюсь, вы встретите его, не жалея ладоней.