11/22/63

— Когда он протрезвеет, он за ними будет тосковать. Он будет сожалеть, что такое наделал. Он будет страдать, что ничего не вернуть назад. — Теперь он говорил, чуть ли не шепотом, хрипло, безвольно. Так неизлечимо душевнобольные должны говорить сами с собой глубокой ночью, в таких заведениях, как «Джунипер-Хилл», когда слабеет действие лекарства. — Может, он не будет сильно убиваться за своей женой, но за детьми — очень, вероятно. — Он хохотнул и сразу же скривился так, словно от этого ему стало больно. — Ты мне тут, вероятно, сраного дерьма наплел, но знаешь что? Я надеюсь, что нет. Подождем и увидим, вот.

— Теркотт, там же невиновные дети.

— И Клара была такой. И маленький Мики. — Его плечи-тени поднялись и опустились, содрогнувшись. — Хер с ними.

— Вы не должны так…

— Заткни пасть. Подождем.

10

Часы, которые вручил мне Эл, имели флуоресцентные стрелки, и я с бессильным ужасом смотрел, как длинная опускается на дно циферблата, а потом начинает вновь карабкаться вверх. Двадцать пять минут до начала «Новых приключений Эллери Куина». Двадцать. Пятнадцать. Я попробовал заговорить, но Теркотт приказал мне заткнуться. Он все время тер себе грудную клетку, лишь ненадолго прервался, чтобы достать сигареты из нагрудного кармана.

— О, это дело, — заметил я. — Вашему сердцу это пойдет на пользу.

— Носок себе в глотку заткни.

Он вонзил штык в гравий, которым сзади был подсыпан гараж, и потертой зажигалкой «Зиппо» подкурил сигарету. В моментальной вспышке пламени я увидел, как по его лицу плывет пот, не смотря на то, что под ночь стало холодно. Казалось, его глаза еще глубже запали в глазницах, от чего лицо у него стало похожим на череп. Он затянулся, закашлялся дымом. Его худое тело дергалось, но револьвер оставался недвижимым. Нацеленным мне в грудь. Вверху всходили звезды. Уже без десяти минут восемь. Сколько успеет пройти фильма об Эллери Куине до прибытия Даннинга? Сочинение Гарри этого не сообщало, но я думал, что немного. Занятий в школе завтра нет, но Дорис Даннинг все равно не захочет, чтобы семилетняя Эллен возвращалась домой позже десяти, даже если она будет гулять вместе с Туггой и Гарри.

Без пяти минут восемь.

И вдруг меня пронзила идея. Яркая, как безоговорочная истина, и я поспешил ее произнести, пока еще не угасла.

— Ты ссыкло.

— Что?  — выпрямился он, словно уколотый.

— То, что слышал, — перекривлял его я. — «Никто не имеет права убивать Фрэнки Даннинга, кроме меня. Он мой ». Ты повторяешь это себе в течение двадцати лет, разве не так? И до сей поры им не занялся.

— Я тебе приказал заткнуться.

— Черт, да уже целых двадцать два! Ты не тронул его и тогда, когда он метелил Чеза Фрати, не так ли? Ты убежал, как маленькая девочка, и привел футболистов.

— Их там было шестеро!

— Конечно, но с того времени Даннинг сто раз был один-одинешенек, а ты даже банановой корочки ему не подбросил под ноги, чтобы он поскользнулся на тротуаре. Ты, Теркотт, сраное ссыкло. Прячешься здесь, как кролик в норе.

— Заткни глотку!

— Кормишь себя негодным дерьмом о том, что увидеть его в тюрьме — это самая лучшая месть, чтобы только не посмотреть в глаза тому факту, что…

— Заткни глотку!

— … что ты чудо в перьях без яиц, которое разрешает убийце своей сестры гулять свободно, где захочет, уже в течение двадцати с лишним лет.

— Я тебя предупреждаю!  — он взвел курок револьвера.

Я ткнул себя в грудь большим пальцем.

— Давай. Стреляй. Люди услышат выстрел, приедет полиция. Даннинг увидит толпу и сразу же развернется, а в Шоушенке окажешься ты. Могу поспорить, у них там тоже есть фабрика. Ты сможешь там работать за никель в час, вместо доллара двадцати. И тебе это будет нравиться, так как ты не будешь должен объяснять самому себе, почему ты даже не постарался ничего сделать за все эти двадцать лет. Если бы была живая твоя сестра, она бы на тебя плюну …

Он дернулся с револьвером вперед, с намерением упереть его мне в грудь, но перецепился об тот чертов штык. Я отбил револьвер в сторону тыльной стороной ладони, и тот выстрелил. Пуля, наверное, зарылась в почву менее чем в дюйме от моей ступни, так как мою брючину обрызгало душем из мелких камешков. Я выхватил револьвер и направил на него, готовый выстрелить, если он сделает малейшее движение по направлению к упавшему штыку.

Однако он привалился к гаражной стене. Теперь обе его ладони прижимались к левой половине груди, а в горле глухо звучала икота.

Где-то неподалеку — на Кошут, не на Ваймор — завопил мужской голос: «Забавы забавами, ребята, но еще одна петарда, и я вызываю полицию! Так себе и учтите!»