111 опер

Мари примеряет перед зеркалом серьги, подаренные ей Тамбурмажором. Незаметно входит Воццек, принесший деньги, которые удалось заработать у Капитана и Доктора. Он обеспокоен, увидев дорогие украшения, но Мари удается отвести его подозрения. Когда Воццек уходит, Мари чувствует укол совести, но отгоняет мысли о супружеском долге.

На улице мимо беседующих Капитана и Доктора проходит Воццек, Капитан не упускает случая снова помучить безответного солдата, намекая на интрижку его возлюбленной с Тамбурмажором. Воццек в отчаянии спешит к Мари.

Воццек почти в бреду. Мари не понимает, что с ним, но ей страшно. Воццек требует признания и замахивается, чтобы ударить женщину, но Мари отшатывается — она не даст себя бить, пусть лучше нож! Мысль о ноже западает в сознание солдата.

Поздним вечером в саду у трактира весело танцуют парни, солдаты и служанки. Два подвыпивших подмастерья, окруженные зеваками, рассуждают о душе. Мари упоенно кружится в вальсе с Тамбурмажором. Воццека охватывает неистовство. Он готов броситься на танцующих, но музыка прекращается, и он опускается на скамью. К нему приближается Дурачок. Подсев рядом, он доверительно шепчет, что пахнет кровью. У солдата все краснеет перед глазами.

Ночью в казарме храпят солдаты. Воццека преследуют звуки скрипок, восклицания Мари. Ему чудится нож на стене. Он пытается молиться, но только что вернувшийся пьяный Тамбурмажор хвастается своей новой любовницей. Завязывается драка. Тамбурмажор избивает Воццека и с шумом вываливается за дверь. Мысль о мщения все больше овладевает несчастным солдатом.

Ночью в своей комнате Мари читает Евангелие — то место, где рассказывается о жене прелюбодейной. Ее мучает чувство вины. Сыну она повествует о сироте, оставшемся без отца и матери, потом вновь обращается к Евангелию, молит Господа отпустить ее грех.

Воццек приводит Мари по лесной дороге к пруду. Темнеет. Женщина порывается уйти, но Воццек не пускает ее. Его речи двусмысленны и зловещи. Наконец, он выхватывает нож и всаживает его в горло изменнице.

Ночью в кабаке парни и девки пляшут польку. Здесь же Воццек. Он пытается забыться, поет разухабистую песню, потом порывается плясать с Маргарет. Она замечает на руках солдата кровь. Танцующих пугают ее крики. Да, он пахнет кровью!

Ночью Воццек снова на лесной дороге у пруда. Он ищет брошенный где-то нож и натыкается на труп Мари. Сознание его все более омрачается. Ему чудится, что кто-то кричит «Убийца!». Но это кричит он сам. Бросив найденный нож в пруд, Воццек хочет смыть с себя кровь, но и вода кажется ему кровью, и луна бросает вокруг кровавый отсвет. Воццек захлебывается. Стоны тонущего солдата слышат проходящие мимо Капитан и Доктор, но не делают попытки спасти его, а в страхе удаляются.

Ясное солнечное утро. У дверей дома Мари вместе с другими детьми играет ее сынишка. Разносится весть о гибели Мари. Один из детей кричит об этом мальчику, но малыш не понимает, что такое смерть. Беззаботно скачет он верхом на палочке вслед за другими детьми, бегущими смотреть на его мертвую мать.

Музыка

«Воццек» — одна из высочайших вершин искусства экспрессионизма. В опере нет законченных вокальных номеров, нет и речитатива в его обычном понимании. Музыкальная интонация чутко следует за изгибами бытовой речи, порою переходя в говор. В то же время автор обращается к таким привычным жанрам, как марш, вальс, полька, колыбельная, что подчеркивает обыденность происходящего. Поразительно, что при обостренной напряженности выразительных средств «Воццек» отличается удивительной стройностью и соразмерностью формы. Этому способствует оригинальный прием — использование в рамках оперного произведения типично инструментальных жанров: сюиты, рапсодии, симфонии, инвенции, фуги. Однако об этом сам Берг писал так: «Ни один из слушателей, как бы хорошо он ни был осведомлен о музыкальной форме этой оперы, о точности и логичности ее построения, ни один, с момента поднятия занавеса и до окончательного его закрытия, не обращает никакого внимания на различные фуги, инвенции, сюиты, сонатные формы, вариации и пассакалии, о которых так много написано. Никто не замечает ничего, кроме большого социального значения оперы, далеко превосходящего личную судьбу Воццека. Это, я считаю, и есть мое достижение».