12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

Действительно, влияния и знакомства, которыми он был окружен, делали его слепым к изначальной несправедливости, лежащей в основе всей системы рабства. Он никогда не сомневался в нравственном праве одного человека держать другого в подчинении.

Глядя сквозь те же шоры, что и его предки, он видел вещи в том же свете. Будь он воспитан при других обстоятельствах и под иными влияниями, его представления, несомненно, были бы иными. Тем не менее он был образцовым хозяином, справедливым соответственно мере его понимания, и счастлив был тот раб, который попадал к нему в собственность. Будь все люди таковы, каков он, рабство лишилось бы более чем половины своей горечи.

Два дня и три ночи пробыли мы на борту парохода «Рудольф», и в это время ничего не происходило особенно интересного. Теперь меня звали Платтом – именем, придуманным Берчем, и оно закрепилось за мной на весь период моего рабства. Элиза была продана под именем Дрейди. Так ее определили в купчей Форда, и теперь это имя было внесено в списки в конторе мирового судьи в Новом Орлеане.

Все время нашего пути я непрестанно размышлял о своем положении и держал с собою совет, какой наилучший курс избрать, дабы приблизить в результате мой побег. Порою – не только на пароходе, но и впоследствии – я почти уже готов был полностью раскрыть Форду факты моей истории. Теперь я склоняюсь к тому мнению, что это пошло бы мне на пользу. Я даже часто рассматривал такой шаг, но из страха потерпеть неудачу так к нему и не прибегнул, пока расходы по моей перевозке и денежные затруднения Форда не сделали подобный шаг уже явно небезопасным. Впоследствии, находясь во власти других хозяев, не похожих на Уильяма Форда, я уяснил, что малейшее обнаружение моей истинной сути мгновенно погрузит меня в еще более безнадежные глубины рабства. Я был слишком дорогим невольником, чтобы меня терять, и прекрасно сознавал, что меня увезут еще дальше, в какую-нибудь глушь, например за техасскую границу, и там продадут. От меня избавятся так, как вор избавляется от украденной лошади, если раздастся хоть шепоток о моем праве на свободу. Поэтому я решился запереть покрепче эту тайну в своем сердце – никогда ни словом, ни звуком не обмолвиться о том, кем или чем я был, доверив мое избавление Провидению и собственной сообразительности.

В должное время мы сошли с парохода «Рудольф» в местечке, именуемом Александрией, в нескольких сотнях миль от Нового Орлеана. Это маленький городок на южном берегу Ред-Ривер. Переночевав там, мы утром сели в поезд и вскоре были уже в Байю-Ламури, городке еще меньшем, расположенном в 18 милях от Александрии. В те времена железная дорога там и оканчивалась. Плантация Форда располагалась в 12 милях[27]

от Ламури по техасской дороге, в «Великих Сосновых Лесах». Это расстояние, как нам было объявлено, придется пройти пешком, поскольку никакого общественного транспорта там не было. Итак, все мы двинулись в путь в обществе Форда. День выдался чрезвычайно жаркий. Гарри, Элиза и я были все еще слабы после болезни, и подошвы наших ног сделались весьма чувствительны в результате перенесенной оспы. Мы продвигались медленно, Форд позволил нам не торопиться, присаживаться и отдыхать всякий раз, как мы пожелаем (этой привилегией мы пользовались довольно часто). Выйдя из Ламури и миновав две плантации, одна из которых принадлежала мистеру Карнеллу, а другая мистеру Флинту, мы достигли «Сосновых Лесов» – пустоши, простиравшейся до реки Сабин.

Вся местность вокруг Ред-Ривер низменна и болотиста. Сами «Сосновые Леса», как их называют, расположены сравнительно высоко, однако их в изобилии пересекают небольшие овражки. Эта возвышенность поросла множеством деревьев: белым дубом, чинкопином, напоминающим каштан, но в основном – желтой сосной (ее гигантские абсолютно прямые стволы взметаются на высоту 60 футов[28]). В лесах полным-полно коров и быков, очень пугливых и диких. Они с громким фырканьем устремлялись стадами прочь при нашем приближении. Некоторые из них были мечеными или клеймеными, остальные, казалось, пребывали в своем первозданном неприрученном состоянии. Они намного мельче, чем северные породы. Но более всего привлекли мое внимание их необычные рога, торчащие по обе стороны головы совершенно прямо, подобно двум железным пикам.

В полдень мы достигли расчищенной делянки земли в три или четыре акра[29]. На ней обнаружился маленький некрашеный деревянный домик, закром для кукурузы (или, как мы сказали бы, амбар) и сложенная из бревен кухонька, стоявшая рядом с домиком. Это была летняя резиденция некого мистера Мартина. Местные богатые плантаторы, имевшие большие дома на Байю-Бёф, привыкли проводить жаркое время года в этих лесах. Здесь они наслаждаются чистой водой и приятной тенью. В сущности, такие лесные приюты для плантаторов в этой части страны служат тем же, чем Ньюпорт и Саратога – для богатых житателей северных городов.