12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

– Да, – ответил Эппс, завладевая моей рукой и ощупывая ее, – ни одного больного сустава. На Байю не найдется парня, который стоил бы дороже, чем он, – совершенно здоров, и никаких тебе изъянов. Черт его побери, он не такой, как другие ниггеры; он на них даже не похож – и ведет себя не так. На прошлой неделе мне предлагали за него тысячу семьсот долларов.

– И что, ты не взял? – спросил Басс, изображая удивление.

– Взял? – да ну, вот еще. Ты что, он же прямо гений; может соорудить грядиль[98] для плуга, дышло для фургона – что угодно, не хуже тебя. Маршалл предлагал поставить против него одного из своих ниггеров и бросить жребий, но я сказал ему, что его скорее дьявол заберет.

– Не вижу в нем ничего особенного, – заметил Басс.

– Ха, да ты только пощупай его мышцы! – возразил Эппс. – Нечасто увидишь парня, так ладно скроенного, как он. Он тонкокожий неженка и не вынесет такой порки, как некоторые; но сила в нем есть, уж что есть – то есть.

Басс ощупал мои мышцы, поворотил кругом и как следует рассмотрел, а Эппс все это время распространялся о моих замечательных качествах. Но его гость, казалось, проявлял мало интереса к этому предмету разговора, и в конце концов они переменили тему. Басс вскоре уехал, напоследок одарив меня еще одним многозначительным и хитрым взглядом, рысью выезжая со двора.

После его отъезда я получил пропуск и отправился к Таннеру – не к Питеру Таннеру, о котором уже упоминал прежде, а к одному из его родственников. Я играл там весь день и большую часть ночи, а следующий день, воскресенье, провел в своей хижине. В понедельник я переправился через байю, следуя к Дугласу Маршаллу в сопровождении всех рабов Эппса, а во вторник уехал в дом старого Норвуда (его плантация – третья после Маршалла, на той же стороне реки).

Поместье Норвуда ныне принадлежит мисс Мэри Маккой, чудесной девушке около двадцати лет от роду. Она чудо и украшение Байю-Бёф. В ее владении около сотни работников, не считая огромного числа домашних слуг, дворовых боев и маленьких детей. За главного управляющего у нее деверь, который живет в соседнем поместье. Госпожу Маккой обожают все ее невольники, и воистину у них есть причины быть благодарными за то, что они попали в такие мягкие руки. Нигде на всем байю не бывает таких пиров, такого веселья, как у молодой мадам Маккой[99]

. А в рождественские каникулы стар и млад со всей округи стремятся к Маккой еще охотнее, чем в любое иное место. Ибо нигде больше не отведают они столь вкусной еды и не испытают столь приятного обращения с ними. Никого здесь так не любят – никто не занимает такого большого пространства в сердцах тысяч рабов, как молодая мадам Маккой, сирота и хозяйка поместья старого Норвуда.

Прибыв в ее владения, я обнаружил, что две или три сотни гостей уже собрались. Стол был накрыт в длинном строении, которое она возвела исключительно для того, чтобы в нем танцевали ее невольники. На столе присутствовали все виды яств, какие только есть в этих местах, и общим согласием было установлено, что лучше рождественского ужина на свете и быть не может. Запеченные индейки, поросята, цыплята, утки и всевозможные иные кушанья, печеные, вареные и тушеные, выстроились во всю длину бесконечного стола, а свободные места между ними были заполнены желе, глазированными тортами и всевозможной выпечкой. Молодая хозяйка расхаживала вдоль стола, находя улыбку и доброе слово для каждого, и, казалось, от души наслаждалась происходящим.

Когда ужин был окончен, столы убрали, чтобы освободить место для танцоров. Я настроил скрипку и завел живую мелодию. Пока одни гости затеялись плясать подвижный рил, другие отбивали такт и напевали свои простые, но мелодичные песенки, наполнявшие огромное помещение музыкой, мешавшейся со звуками человеческих голосов и топотом множества ног.

Вечером хозяйка вновь вернулась и долго стояла в дверях, глядя на нас. Выглядела она чудесно. Темные волосы и глаза резко контрастировали с белой и нежной кожей. Фигурка ее была стройной, но величавой, а движения поражали сочетанием спокойного достоинства и грации. Пока она стояла там, одетая в богатые шелка, с лицом, разгоревшимся от удовольствия, мне подумалось, что я никогда не видел столь красивого человеческого существа. Я с таким удовольствием и так долго описываю эту прекрасную и благородную леди не только потому, что она возбуждала во мне чувства благодарности и восхищения, но потому, что хотел бы заставить читателя понять, что не все рабовладельцы на Байю-Бёф похожи на Эппса, или Тайбитса, или Джима Бернса. Порой, пусть и редко, среди них попадается такой хороший человек, как Уильям Форд или такой ангел доброты, как молодая госпожа Маккой.