12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа

– Да я тебя до смерти забью. Будешь знать, как ходить к Шоу. Я из тебя дурь-то повыбью, – бормотал он свирепо сквозь стиснутые зубы.

Затем, повернувшись ко мне, он велел забить в землю четыре колышка, указав носком башмака места, куда именно их следовало вбивать. Когда колышки были загнаны в землю, он велел снять с Пэтси всю одежду до последнего клочка. Затем принесли веревки, и обнаженную девушку уложили на землю ничком, крепко привязав ее запястья и щиколотки к колышкам. Выйдя на веранду, он принес оттуда тяжелый кнут и, вложив его мне в руки, велел мне высечь ее. Осмелюсь сказать, что нигде на всей земле в тот день не было более жуткой картины, чем та, которая последовала далее.

Распятие на колышках и порка девушки Пэтси

Госпожа Эппс стояла на веранде в окружении своих детей, глядя на эту сцену с видом бессердечного удовлетворения. Рабы сбились в кучу поодаль. Их лица выражали всю скорбь их сердец. Бедняжка Пэтси жалобно молила о милосердии, но молитвы ее были напрасны. Эппс скрипел зубами и топал по земле, крича мне, как обезумевший демон, чтобы я бил сильнее.

– Бей сильнее, иначе твоя очередь будет следующей, ты, мерзавец, – вопил он.

– О, смилуйтесь, масса! О! Помилосердствуйте, прошу вас. О Боже! Пожалейте меня, – непрестанно вскрикивала Пэтси, напрасно извиваясь, дрожа всем телом при каждом ударе.

Нанеся ей по меньшей мере тридцать ударов, я остановился и повернулся к Эппсу, надеясь, что он удовлетворен; но тот со страшными проклятиями и угрозами велел мне продолжать. Я нанес ей еще десять или пятнадцать ударов. К этому времени кожа ее была покрыта длинными рубцами, пересекавшимися во всех направлениях, как паутина. Эппс продолжал буйствовать по-прежнему, вопрошая, хочется ли ей еще раз пойти к Шоу, и клянясь, что будет пороть ее до тех пор, пока она не пожелает оказаться в преисподней. Отбросив в сторону кнут, я заявил, что не могу больше ее наказывать. Он велел продолжать, грозя мне еще более суровой поркой, чем только что получила она, если я откажусь. Сердцу моему была отвратительна эта бесчеловечная сцена, и, рискуя всеми возможными последствиями, я наотрез отказался поднять кнут.

Тогда он схватил его сам и принялся наносить удары вдесятеро более сильные, нежели мои. Болезненные крики измученной Пэтси, смешиваясь с громкими и гневными проклятиями Эппса, звенели в воздухе. Он ободрал кнутом ей всю спину – могу сказать без преувеличения, буквально спустил с нее шкуру. Кнут был влажен от крови, которая текла у нее по бокам и капала на землю. Через некоторое время она перестала шевелиться. Ее голова безвольно поникла. Крики и мольбы постепенно затихали и превратились в тихий стон. Она больше не извивалась и не съеживалась под кнутом, когда он сдирал с нее маленькие кусочки плоти. Я думал, она умирает!

То была Господня суббота. Поля нежились в теплом солнечном свете, птички весело щебетали в пологе деревьев, казалось, мир и счастье царят повсюду. Только не в груди Эппса и его задыхающейся жертвы и молчаливых свидетелей, окружавших их. Ураганные эмоции, бушевавшие там, звучали резким диссонансом к покою и тихим красотам этого дня. Я не мог смотреть на Эппса иначе как с невыразимой ненавистью и ужасом и думать про себя: «Ты, дьявол, рано или поздно, где-нибудь, по закону вечной справедливости ты ответишь за этот страшный грех».

Наконец он прекратил порку, просто потому что устал, и велел Фебе принести ведро с солью и водой. После того как я тщательно промыл этой смесью спину Пэтси, мне было велено доставить ее в хижину. Развязав веревки, я поднял ее на руки. Она не могла стоять и, опустив голову на мое плечо, множество раз повторила слабым голосом, едва слышно: «О, Платт… о, Платт…» – но ни слова сверх того. Платье ей сменили, но оно прилипло к спине и вскоре запеклось от крови. Мы уложили ее на доски в хижине, где она и пролежала долгое время с закрытыми глазами, стеная в мучениях. Вечером Феба смазала ее раны топленым салом, и мы, насколько были способны, попытались помочь Пэтси и утешали ее. День за днем лежала она в своей хижине лицом вниз, поскольку раны не позволяли ей принимать никакого иного положения. Для нее было бы истинным благословением (избавило бы ее от многих дней, недель и месяцев несчастий), если бы она больше не подняла голову в этой жизни.