12 шедевров эротики

«Моника Лербье г-же Амбра

22 ноября.

Дорогая мадам Амбра! Вы спрашиваете, что со мной? Я ничтожное, бессильное существо! Спасибо за Ваши добрые слова. Но, увы!.. Я никогда не утешусь.

Мой идеал сама же я вознесла на недосягаемую высоту. Теперь все разрушилось, и я хочу упасть низко – так низко, чтобы совершенно забыть прошлое. Пока живу – как больная, которая должна себя беречь. Без желаний и надежд…

Между тем я хорошо знаю, что мое спасение в работе и только в работе. Сейчас опять берусь за кисти, краски и резец. Вы, может быть, помните мои маленькие композиции, которыми я забавлялась от нечего делать? Рисую кое-какие модели мебели, делаю наброски на материи… Мне советуют заняться декоративным искусством – ремеслом, еще не очень избитым. Благодаря деньгам тети, может быть, куплю магазин антиквариата… Может быть, это мне даст одновременно и заработок, и занятие… и забвенье, кто знает? Если я буду жить все время наедине с моим горем, конечно, скоро сойду с ума.

Надеюсь, в первые же весенние дни я воспользуюсь Вашим любезным приглашением и приеду завтракать.

Ваша Моника».

Дикие звуки джаз-банда наполняли дансинг. В голубом освещении кружились пары. Мишель д'Энтрайг толкнула локтем Елену Сюз, потягивавшую маленькими глотками через длинную соломинку свой ликер.

– Посмотри.

– Что такое?

Перегнувшись через барьер ложи, Мишель показала:

– Там рядом с профессором и маленькой англичанкой… Эти две дамы… Они проходят под люстрой. Если бы не стриженые волосы… одна ужасно похожа на Монику.

– Да это она и есть! Неправда ли, Максик?

Критик направил на дом монокль и объявил:

– Несомненно, она! Но как меняет лицо эта мальчишеская прическа. Сейчас она стала символом женской независимости, если не силы. В древности Далила остригла волосы Самсону. Теперь, чтобы сделаться мужественной, она состригает свои.

– Она постарела на десять лет, – великодушно воскликнула Елена Сюз.

– Ну – на пять. Она выглядела девятнадцатилетней, когда ей был двадцать один, это как раз и будет ее возраст; ведь со времени скандала прошло два года.

– Двадцать три года? А на вид ей все тридцать…

– Ну что вы! Она интереснее, чем прежде… Эффектная, но с оттенком тайного страдания. По-моему, она прелестна… Ай! – Он обернулся к Мишель и сердито ей погрозил:

– Если ты будешь продолжать, я тебя вздую!

Но Мишель с видом томной кошечки промурлыкала в ответ:

– Я это обожаю!

Со времени памятного спектакля она прикомандировала к себе для особых услуг Макса де Лома. Неожиданно покинутый Понеттой, влюбившейся в Сашу Волана после его триумфа на Изеэрских гонках, Макс охотно поддерживал связь с д'Энтрайгом. Маркиз, поглощенный своей скаковой конюшней и тренировкой жокеев, наслаждался приданым, а Макс – его женой. Мадам Жакэ со времени получения премии Жорж Сайд приютила его и готовила ему на своих четвергах премию «Романа» (30.000 франков от Французской Академии – в ответ на премию Бальзака в 20.000 франков). Прозвучали последние такты джимми. Пары расходились. Мишель навела свой лорнет на Монику.

– Все-таки это правда – удивительный у Моники характер!.. А кто с ней за кавалера? Что за тип?

– Да это Никетта, – воскликнул узнавший ее Макс де Лом.

– Как, однако, меняют крашеные волосы.

– Они все еще вместе? – изумилась Елена Сюз.

Она с любопытством рассматривала Монику Лербье, декораторшу, и ее пресловутую подругу Никетту, в течение тридцати лет знаменитую звезду мюзик-холлов.

Париж был помешан на ее гортанном голосе, безупречных ногах и остром языке, всегда облизывающем углы крупных губ. Уродина со вздернутым носом… Только глаза, как карбункулы…

– Они не очень-то стесняются, что и говорить, – сказал Макс де Лом.

Никетта и Моника уселись за столиком, как влюбленные. Подруга нежно накинула на шею Моники свой меховой палантин.

– Как трогательно! – съязвила Елена Сюз.

– Не воспламеняйтесь, Сюзонн! – захохотала Мишель. – Место занято.