12 шедевров эротики

Что она делает тут одна в поздний час рождественской ночи? Моника заколебалась, боясь при нем сказать шоферу свой адрес. Он это заметил, безошибочным чутьем предугадал пикантное приключение, не теряя ни секунды, вскочил в автомобиль и сел рядом с ней.

Моника воскликнула:

— Вы с ума сошли! Выйдите сию минуту!

Инстинктом охотящегося самца незнакомец различил неуловимый диссонанс между этим категорическим приказанием и ее волнением и сказал:

— О, мадам, умоляю вас… Позвольте мне проводить вас. Нам по дороге. Я никогда не простил бы себе этой потери — самой судьбой мне посланы минуты в вашем обществе.

Моника, откинувшись в угол, упорно молчала.

Какая опасность могла грозить ей после всего того, что случилось?

Теперь будет только то, чего она захочет сама.

Незнакомец что-то говорил. Сначала он вел себя корректно, представился ей, потом стал настойчив.

Моника не слушала.

Его голос звучал, как отдаленный плеск какого-то таинственного моря, по которому она плыла, мертвая, бездушная.

Он взял ее руку, она не отняла ее.

Он хотел ее поцеловать — она ударила его.

— Вот так так, — сказал он.

Он схватил ее за руки и, силою притянув к себе, стиснул ее губы грубым поцелуем. Удивленная, она напрасно защищалась, но это насилие неожиданно вызвало какое-то новое, почти сладострастное чувство.

Точно слабый луч прорезал тьму. Проснувшаяся гордость убеждала ее непреложными доводами. Человек, которого она любила, изменил ей. Она сделает то же самое — свободно и открыто. Завтра, когда придет Люсьен, она бросит ему все это в лицо. Она хочет и со своей стороны поставить между ними непреодолимую преграду. Что он скажет тогда? Не он ли сам вернул ей свободу, нарушив клятву.

Остальное прошло, как в синематографическом кошмаре…

Адрес, брошенный налету шоферу, бутылка шампанского, выпитая в оглушительном шуме монмартрского кабачка, комната отеля, куда она вошла, как автомат, без малейшего стыда, без тени угрызений. Это был логический и справедливый поступок. По отношению к своему случайному спутнику на час у нее не было ни отвращения, ни влечения. Этот ничего не обещал и не лгал… Какой-то приезжий офицер в отпуску, случайный человек без имени — анонимный случай. Ей даже не пришло в голову прочесть его имя на карточке, прикрепленной к ручке чемодана, и она позволила себя раздеть, не отвечая на вопросы, которыми он ее засыпал. Глядя в ее сосредоточенное лицо с противоречивым выражением безволия и какой-то упорной решимости, он подозревал сердечную драму. Но все же плохо понимал: месть ли это обманутой женщины или извращенное любопытство? Да не все ли равно. Она пошла, не заставив себя упрашивать, и было бы глупо не использовать доступное наслаждение. Он рассматривал, опьяненный животной радостью, прекрасное отдающееся тело. Длинные ноги, округленные бедра под прозрачной короткой рубашкой, скрещенные на голой груди руки… Этот чертенок соединял в себе девичью свежесть и грацию с пышностью зрелой женщины. Кто она — эта случайно встреченная женщина, ни мыслей, ни имени которой он не знает и которая без сопротивления дала себя увлечь на постель. Вытянувшись, с протянутыми вдоль тела руками, Моника отдавалась его ласкам бесчувственно, как животное…

Глаза закрыты, руки сжаты так, что ногти впиваются в ладони под влиянием ласк, которые то пробегали по всему телу, то внезапно останавливались на напряженной груди или в тайниках отдающегося тела. Она изредка нервно вздрагивала и стискивала зубы, чтобы ничто, кроме ее тела, не выдавало ее тайны. Она испытывала острое наслаждение мести — настолько полное, что исчез всякий стыд. Только мучил страх приближающегося тягостного момента полного слияния. Сначала умелые и нежные поцелуи мужчины становились все более безрассудными. Она резким движением оттолкнула его губы, и он потерял самообладание. Жгучая боль вырвала такой пронзительный крик, что он остановился. Но когда она замолкла, он обнял ее еще крепче, и ласкал все настойчивее, но большой осторожностью. Погрузив голову в аромат ее волос, он не видел крупных слез, текущих по измученному лицу. Но вдруг она оттолкнула его так резко, что он с проклятием выпустил свою добычу: «Да… как раз вовремя!» Он стоял у кровати, не зная что делать. Самодовольное удовлетворение самца сменилось неприятным беспокойством. Моника решительно поднялась. Видя ее безумное лицо, он бессвязно пробормотал какие-то слова. Она одевалась с машинальной поспешностью. Давило тягостное молчание, которое не могли рассеять ни его попытки завязать разговор, ни предложение проводить ее. И внезапно, как начинается ливень во время грозы, она начала конвульсивно рыдать. Слезы потрясли и тронули мужчину. Они текли и текли среди жалостных всхлипываний по застывшему лицу, даже когда она перестала рыдать.

Он растерялся.

— Оставьте меня и прощайте, — сказала Моника.

И с таким ледяным видом, и с такой твердой решимостью хлопнула за собой дверью, что он не посмел следовать за ней. Тогда, раздосадованный, он прошептал: