12 ведущих философов современности

Одна проблема, которой Нагель интересуется во всех ее аспектах, возникает по причине существования субъективности. Невозможно оспорить, что люди не только наделены сознанием, но и достаточно сложны порой, чтобы можно было легко распознать их субъективность. Другими словами, некоторые обладающие сознанием существа, — как мы, например, — способны понимать, что они воспринимают мир и думают о нем так, как им позволяет их телесное устройство как представителей нашего биологического вида. Из этого вытекает следствие, возможно, менее очевидное, на которое указывает Нагель. Точно так же, как распознать некий объект или событие — это значит распознать его как своего рода случай, так и распознать свою субъективность или индивидуальность — это значит распознать свою индивидуальность или индивидуальность своего вида как случай определенного типа или рода. Но понять, что твоя собственная индивидуальность относится к некоему разряду индивидуальностей как частный случай, — это значит встретиться с возможностью существования других индивидуальностей, и тогда распознавание их является тем же, что «объективный импульс», то есть осознанием возможности достичь беспредельного понимания, — или хотя бы ограниченного пределами вашей собственной субъективности («Взгляд ниоткуда», 18). Распознавание своей индивидуальности — это то же самое, что распознавание возможности отчуждения от нее — как от частной или видовой — ради того, чтобы понять ее природу, выйти за ее пределы и внести полученное понимание в объективную концепцию мира.

Однако своеобразная природа субъективного миропонимания не должна ошибочно восприниматься как вопрос частной жизни. Индивидуальные взгляды не являются частными. Скорее, субъективность некоторых аспектов нашей ментальной жизни является вопросом ее специфики, ее особенности. Вслед за Витгенштейном Нагель поддерживает надиндивидуальную природу концепций опыта, мышления и т.д., которые являются публичными, хотя их публичная или надиндивидуальная природа отличается от природы концепций, касающихся физического мира. Это важно, потому что сам характер этих концепций говорит о серьезности проблем, с которыми мы сталкиваемся: «субъективная идея опыта, действия или самости является в определенном смысле публичной или общественной собственностью. Вот почему проблемы разума и тела, свободной воли и личной идентичности не являются проблемами, касающимися только отдельной личности» (SO, 207).

Нагель выводит эти проблемы из нашей способности распознавать свою собственную индивидуальность, порождающей множество неоднозначных следствий. Во-первых, утверждает Нагель, расхожее понимание опыта, — сам факт того, что такое понятие существует, — приводит к тому, что данное понятие распространяется на все случаи, где присутствуют внешние признаки чувственной ментальной жизни (пусть даже эта ментальная жизнь окажется настолько не похожа на нашу собственную, что у нас не было бы никакого представления, как нам поделиться своим опытом). Нагель усугубляет ситуацию, предлагая вообразить «Каково это — быть летучей мышью?» — в своей статье под тем же названием, сразу ставшей классической в науке о мышлении. В этой статье, как и во вступлении к «Взгляду ниоткуда», утверждается, что мы вправе сознательно применять понятие опыта, не считаясь с ограничениями, которые делают его пригодным применительно к нашему случаю.

Куда более спорным представляется следующий шаг, который Нагель делает в своей аргументации. Признав убедительность примера с летучими мышами, по утверждению Нагеля, мы должны будем признать также те случаи, когда может существовать ментальная жизнь, лишенная всяких внешних признаков, какие мы могли бы распознать. Это ключевой момент попытки доказать, что у нас имеются понятия, условия применения которых нам непонятны, но которые тем не менее являются реально существующими понятиями. Противоречие затрагивает вопрос о том, можем ли мы «на основе примеров действительности, с которой знакомы», иметь «общие понятия, применимые ко всем вещам, помимо тех, с которыми некто (или такие, как он) могут быть потенциально знакомы?» («Взгляд ниоткуда», 96). Нагель говорит, что наши понятии имеют приложения, распространяющиеся на такие примеры, как «все вещи, которые мы не можем описать», «все вещи, которые мы не можем постичь», и наконец, «все вещи, которые люди не способны постичь по своей природе» («Взгляд ниоткуда», 98).

Это поворотный пункт в рассуждениях Нагеля. В них есть утверждения, противоречащие существующей тенденции оспаривать ограничения осмысленного приложения наших понятий к тому, что можно постичь, к тому, что можно узнать, и к тому, что — в конце концов — существует. Эти рассуждения, по мнению Нагеля, составляют основную структуру того, что придает форму нашему отношению — как деятелей, мыслителей и теоретиков — к миру.