13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины

Следующим был Валуев. Он начал с того, что напомнил, что 19 февраля 1863 года истекал двухлетний срок, в течение которого крестьяне обязаны были пребывать в прежнем повиновении у помещиков и беспрекословно исполнять их обязанности. В связи с этим среди крестьян были широко распространены слухи о даровании «настоящей воли» в этом году. Они с нетерпением ожидали наступления 19 февраля, собирались к тому дню в города, наполняли церкви и ожидали объявления указа о безвозмездной отдаче им земли и прекращении обязательных повинностей. Кроме того, в некоторой части помещичьих имений проявлялось и стремление крестьян к получению безусловной свободы путем бунта. По данным министра, волнения крестьян происходили в Черниговской, Екатеринославской, Нижегородской, Херсонской, Пензенской, Саратовской, Казанской и Киевской губерниях. На этих словах Петр Александрович остановился и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что его дело — предупредить, а окончательное решение, естественно, остается за мной.

Когда Валуев закончил, я его сухо поблагодарил и задумался. М-да, не ожидал столь сильного отпора, к тому же ход совещания пошатнул мою уверенность в правильности предложенных начинаний. Я уже хотел было подвести итог заседанию и обдумать проект еще раз, когда с места поднялся адмирал Краббе.

— Вы тоже хотите высказаться, Николай Карлович? — несколько удивленно спросил я. Конечно, адмирал, безусловно, заслуживал моего внимания, как человек, оставивший глубокий след в истории российского флота. Он преобразовал парусный деревянный флот в паровой и броненосный, снабдив его современной артиллерией, изготовленной, как и флот, в России. Создал боеспособные океанские эскадры, бороздившие безбрежные глади Тихого и Атлантического океанов, основал Обуховский завод и даже устроил первые базы на Дальнем Востоке. Но так перечисляют достоинства кого-либо, перед тем как сказать: «но есть одно НО». Было такое «но» и у Краббе. Николай Карлович был ставленником моего дяди, великого князя Константина Николаевича, с которым мой покойный отец и мать находились в самых прохладных отношениях. Однако, в моем понимании, крестьянский вопрос был весьма далек от морского дела.

— Если позволите, ваше величество, — поклонился адмирал, зазвенев боевыми орденами.

— Конечно, конечно, — приглашающе махнул рукой я, давая морскому министру возможность высказаться.

— Ваше величество, — начал он, прокашлявшись в кулак, — мои коллеги, безусловно, правы. Распространение положений сих на удельное крестьянство есть мера опрометчивая, — на этих словах адмирал сделал паузу, окинув взоров остальных министров. Члены кабинета закивали, выражая свое согласие. Приосанившись, Краббе продолжил: — Соображения эти приобретают особенную важность, если принять во внимание, что предлагаемые меры ни в каком случае не рассмотрены в отрыве от волнений в царстве Польском. Ибо только когда крестьянство будет довольно решением земельного вопроса, тогда все сельское население будет совершенно преданно правительству, а мятежные выступления будут бессильны и безуспешны. И напротив, отказ от поощрения верного короне податного сословия России, в противовес польским мятежникам, значило бы вступать решительно на путь политических сделок со смутьянами, а это едва ли может считаться согласным с требованием здравой государственной системы. А теперь позвольте, я предложу некоторые скромные меры, возможные к добавлению в сей Манифест, — поклонился министр, глядя на меня.

«Ай да адмирал! Эх, как он все повернул! — в восторге подумал я, хлопнув себя под столом по ноге. Впрочем, это было незаметно. — Теперь получается, что мы как бы вознаграждаем крестьян за верность и отказ поддержать Манифест со стороны министров будет выглядеть как поддержка польского национализма. Ай да Краббе!».