13 мертвецов

– Моющим? – Может, она с самого моего прихода с тапками стояла, а я не заметил? Конечно, пылесосил я обычно, насухо, как всегда. Подаренным родителями жены на новоселье моющим пылесосом со множеством фильтров, съемными баками и книжкой с указаниями, какие шампуни и в каких пропорциях подходят для разных режимов, мы не пользовались с тех пор, как Виталик приучился к горшку. Ира укоризненно покачала головой. – Вот-вот.

– И все равно лучше бы меня дождалась и заставила, чем самой в таком состоянии корячиться. – Я обнял раздраженную недомоганием жену, и почти сразу же она ответила на объятья.

– Да ладно… Просто не хотелось чувствовать себя больной… Извини…

– Да ладно… – эхом повторил за ней я. Ира вообще-то не из тех, кто ворчит по любому поводу и ко всем придирается. Но болеть и вообще чувствовать себя немощной не любит, это да. На девятом месяце беременности залезала на стул занавески для стирки с окон снимать. Еле согнал тогда. – Как Виталик?

– Тихий. Из комнаты не выходит почти. Лопает фрукты, рисует. Я его молоком с медом пою.

Я прошел в детскую.

– Привет, умирающий лебедь! Хочешь булочку?

– Привет, папа!.. – Объятия сына были под стать голосу – вялыми, но булочку он взял и сразу же в нее вгрызся. – Спасибо!

По ощущениям, у Виталика было не тридцать восемь, а все сорок. Когда он, сосредоточившись на лакомстве, отстранился, воздух в комнате показался холодным. Даже под загаром было видно, что сын болезненно бледный, и только под левой щекой ярко сияло пятно – то ли от фруктов, то ли от фломастеров. Я подобрал с кровати один из рисунков.

– Это что?

– Это… – начал Виталик и тут же закашлялся. Я сам виноват – нечего было спрашивать, пока ребенок ест. Знаю же, что полный рот ему не помеха. – Не знаю. Никто. То есть кто-то, но как бы никто. Почти. И он грустный.

Я внимательно всмотрелся в лист бумаги, честно стараясь понять композицию. Но, как всегда, видел только пятна – в этот раз серые, черные и синие. Группа серых и черных пятен в центре рисунка казалась отдаленно антропоморфной. Наверное, оно.

– А почему?

– Что?

– Почему он грустный?

– Не знаю… – весело ответил Виталик и вытер руки прямо об шорты. – А можно еще?

На кухне Ира, отвернувшись к плите, готовила ужин. Сев за стол, я наблюдал за ее движениями. В юности она занималась в театральной школе-студии и до рождения Виталика даже выступала в местном театре. Но сейчас по резким дерганым движениям в ней сложно было даже заподозрить актрису.

– Ир, приляг, я закончу.

– Уж как-нибудь мужа накормлю. – Она резко повернулась ко мне. Я вскочил.

– Это что?! – Ее лицо набухло россыпью мелких волдырей. Жена непонимающе провела ладонью по щеке.

– Пар. Я вообще-то над плитой стою…

Я осторожно коснулся ее лица. Действительно, пар. Надо же.

– Хочешь вина? Я твоего любимого взял…

Пока я разливал вино, Ира обтерла лицо полотенцем. Мне показалось, что ее руки дрожат. Я протянул ей бокал.

– Люблю тебя!

Ира поморщилась.

– Что-то кисло… Как твой день? Как презентация?

К Вере я поехал один. За неделю состояние жены и сына пусть не ухудшилось, но и лучше не стало. Держался жар. Ирина раздражалась без повода, Виталик рисовал целыми днями, а если не рисовал – аккуратно перекладывал игрушки по шкафчикам, с неподдельным трагизмом объясняя: «Чего-то хочется… Чего-то душа требует…» Хотя с четырех лет Виталик спал по ночам беспробудно, сейчас он просыпался не меньше трех раз за ночь, жаловался на бессонницу, холод или просто отчужденно плакал, не узнавая нас. Не то чтобы меня это пугало – избалованные крепким здоровьем сына, к редким болезням мы относились как к досадным незначительным мелочам, – но за неделю импровизированного госпиталя на дому я устал не меньше пациентов. Продолжать в том же духе не хотелось. Договорились, что пока я гощу у свояченицы, домашние сходят в поликлинику. Может, им что-нибудь выпишут.