Длинные паучьи пальцы легли Олегу на плечи, вздернули вверх, заставили подняться на ноги. Олег, задрав голову, заглянул в два серебристых океана, на дне которых плескались боль и отчаяние, страх и злоба, гнев и горшая горесть. Доносился электрический треск.
– К-кто… ты… – еле слышно слетело с губ Олега.
– ОТЕЦ НЕВЕСТЫ, – был ему ответ.
– Четвер-ртая свадьба, чер-ртова свадьба! – громыхнул под сводами вороний крик.
– И ЧЕТВЕР-РТЫЕ ПОХОР-РОНЫ…
Его развернули и, подталкивая, направили обратно, к занавесу. Там, за кулисой, двери шкафа уже раскрылись, а стены не было, как и вешалок с одеждой. В образовавшейся арке Олег видел спальню собственной квартиры, тумбочку с бешено моргающим ночником, кровать, а на кровати, на белье – брызги алого.
– Почему, Тая? – заплакал он. – Зачем ее так?.. Зачем это все? Ради чего?
Понимание обрушилось на него и смяло, вдавило в пол и заставило ползти раздавленным червем обратно.
Он видел. Видел, что на амвоне стоит корзина для белья. Трясется, шатается из стороны в сторону. Крышка корзины ходит ходуном, норовя съехать и свалиться то с одного края, то с другого.
«Who do you love?» – донеслось сквозь шум ливня и треск электричества.
Корзина тяжело перевернулась, крышка упала на пол. Перед Олегом открылся темный провал. Всё смолкло, весь мир для него сузился до размеров круглого отверстия, из черноты которого послышались легкие, едва уловимые шорохи.
А потом из корзины вышла ворона. Крупная, с серым телом и черными крылами. Перескакивая с лапки на лапку, словно танцуя, птица двигалась спиной вперед. Пятилась, то и дело опуская голову и задирая короткий хвост.
Потому что тянула за собой распухшую синюшную руку.
Другая рука – волосатая, громадная – обхватила ладонь Олега, насильно разжала его кулак.
Смирившись наконец с неизбежным, он подался вперед и начал надевать на липкий безымянный палец – палец вот уже с неделю, не меньше, как мертвой Вики – обручальное кольцо.
Слои открылись. Все слои, целая вселенная памяти.
– Это больно, я знаю, что больно, – горячо шептала на ухо Тая. – Но ты справишься, любимый, справишься – как всегда… Потому что всегда можно забыть о чем-то, если очень хочешь, и жить дальше. Сегодня. Сейчас.
«…when you come undone», – донеслось откуда-то издалека, а затем музыка смолкла.
Олег открыл глаза и почти не удивился, поняв, что все еще сидит в джипе. Снаружи царила кромешная тьма, тысячи капель сохли на стекле – дождь закончился. В кресле водителя лежал Вадик, из шеи которого торчала пришпилившая его к подголовнику спица. Олег открыл рот, и рыжий заговорил с ним в один голос:
– Тебя ведь на самом деле не существует.
Рука Вадика поднялась. Рука Олега поднялась тоже. Пальцы нащупали конец металлического стержня. Потянули.
Олег посмотрел на зажатую в ладони спицу. На остром конце набухла капелька крови. Их с Вадиком крови. Олег подумал, что, если воткнуть спицу не в шею, а в глаз – результат может быть и получше.
– Ты сказал, что у меня будет право выбрать.
Рыжий молчал.
– Вадик… Вадик?
Соседнее кресло пустовало. Соседнего кресла не было, он сам сидел на месте водителя. Олег поднял глаза к зеркалу заднего вида – отражение переливалось серебром.
– Выбор есть всегда, – сказала Сорока-ворона с заднего сиденья. – Прими его – и останешься один на один с собой и своей памятью. Или выбери другое – и живи дальше.
Спица, зажатая в окровавленной ладони, манила. Олег не мог оторвать от нее взгляда. Ему грезились ангелы, танцующие на конце иглы, и вечная тьма, и бездна одиночества. Он вспоминал любимых, которые у него были, и друга, которого у него никогда не было. И счастье, которое можно нарисовать вокруг себя, как картину, расцветив черноту бесконечности.