13 привидений

И Костя похлопал себя по штанам внизу живота.

Николай оторвал затылок от подушки, чтобы сесть и возразить, но нога полыхнула такой свирепой болью, что он потерял сознание.

Боль долго грызла его. В бреду приходили Устын и остальные артельщики, стояли возле, пока не начинали таять от тепла очага сосульки, в которые превратились их волосы, а плоть не становилась мягкой и текучей. Видно, отпускала их Олгы, чтобы поддержать Николая. Ведь должен же кто-то из рода быть рядом, когда умирает человек?

Но Николай звал только Олгы. Костя в такие минуты пугался чего-то, заставлял Николая проглотить едкую жидкость – смесь спирта и какой-то сыпучей гадости. Потом, когда Николай к ней пристрастился, ему рассказали, что это был порошок из ядовитых грибов, которые свежими несут смерть. А сушеными – забвение и яркие сны. Молодежь, чтобы впечатлиться неизведанным, даже пила мочу стариков, привыкших к мухоморам.

И порошок приносил облегчение: грызущая боль отползала за полог, голова становилась легкой и светлой. Из-за снежной сверкавшей завесы улыбалась ему девчонка в малахае, танцевала, а потом исчезала в глубине невозможного сияния.

Николай не обрадовался, когда понял, что выздоравливает. Значит, Олгы почему-то навсегда отказалась от него.

Костя ругал мертвую шаманку, обвинял ее во всем: и в неудачном отёле, и в болезнях людей, и в пропаже собак. По его словам, даже мор зверьков, которых жрет песец, случился из-за нее. Сколько обрядов совершено еще Костиным отцом возле могильного дерева, сколько оленей задушено – все ей мало!

А Николай отвечал ему рассказом, который услышал от самой Олгы.

Весь чуевский род заезжал к Косте при первом удобном случае – навестить больного, найденного во время охоты в трех днях ходьбы от стойбища и спасенного при помощи ножа. Не зря из-за этого ножа много лет тому назад все переругались, таких теперь не достанешь. А еще любопытно было: как этот найда смог выбраться живым из могильного леса. Неужто шаманка отпустила жениха? Или… вовсе найда не жив, а так, только притворяется?

Осматривали культю, которая затянулась, как на собаке; говорили с Николаем, пожимали ему руку – теплая. Значит, жив. Предлагали вызвать санавиацию, отправиться в больницу – отказался. Прикидывается? А когда через полгода пожаловали власти да милиция, потому что выборы были на носу, найда увидеться с ними не захотел и попросился в род Чуевых. Стало быть, жив ничуть не меньше, чем все остальные, – ну какой дурак откажется от чести быть в родове орденоносца-оленевода, про которого несколько раз писали в газете «Правда»? Это мертвому или духу все равно, а живой к славе тянется.

И только Николай знал, что он давно мертв, что оставил свое дыхание, сердце и мысли возле черной лиственницы с кожаным мешком.

Добраться бы да поклониться в землю по-русски, повиниться за то, что так несправедливо устроен мир. Но сам он, одноногий, не дошагает. А люди не повезут – прокляты навеки те места.

Только и остается, что рассказывать людям о том, что поет шаманка Олгы долгими северными зимами.

Вадим Громов

Вспомнить

Что такое призрак? Трагедия, обреченная время от времени повторяться? Возможно, это мгновение боли? Что-то мертвое, что кажется живым. Чувство, замершее во времени, как нечеткая фотография, как насекомое, застывшее в янтаре…

«Хребет дьявола» (фильм, реж. Гильермо дель Торо)

Орлич стоял в дюжине шагов от ларька с румяно-ажурной вывеской «ПирожОК!», позевывая и лениво глазея на будничную вечернюю суету привокзальной площади райцентра. На самом деле – ни на миг не выпуская из вида четвертого, покупающего выпечку и кофе.

Тот выглядел сочетанием мультяшного доктора Айболита и затурканного жизнью преподавателя-бюджетника. Высокий, чуть выпуклый лоб, широкие росчерки залысин, крупный курносый нос, брови домиком, тонкогубый лягушачий рот, мешковатые джинсы, серая хлопчатобумажная рубашка с коротким рукавом и поношенные мокасины – коричневые с голубым. Дешевые очки… а вот взгляд светло-карих глаз за несильными линзами порой – и очень ненадолго – становился жестким и стылым, выдавая настоящую сущность «Айболита». Год и пять месяцев назад Кирилл без колебаний поставил бы обе своих почки против пригоршни семечек, что безобиднее четвертого – только дохлая гусеница. Но тогда у Орлича не было знания. Сейчас все обстояло иначе…

Левую скулу четвертого перечеркнули две полоски пластыря, наклеенные внахлест. Орлич знал, что они скрывают: пару глубоких, успевших поджить царапин.