слитки! Все им для потехи, да для выгоды сделай! Ишь, приноровились, за исполнением
желаний приходить! Хочу жениха красивого, чтобы у него и глаза добрые, и зубы белые, и характер покладистый. Я, конечно, действо устроил — руками поразмахивал, заклинания страшные прочел, чуть из тапочек не выпрыгнул! Оно и без лицедейства
можно. Улыбнусь, подумаю — и готово. Но больно у нас люд представления любит, вот я
и по совместительству в театры играю…
Ступай, говорю, голубушка! Твой молодец уж тебя на печи и ожидает! Ушла, долго не
было. И вот бежит моя голубушка вся в слезах — всхлипывает, лопочет что-то, сразу и не
разберешь. Я ее для успокоения палочкой волшебной стукнул по темечку, три раза
плюнул, тарабарщину пробубнил, она — глядь, посветлела, приободрилась. Молодец-то, говорит, весь как заказывали, с одной только неудобной привычкой — работящий
попался, такой он разэтакий! Сам с утра до ночи в поле пропадает, и ее, белорукую
лебедушку, корову доить заставляет. Дои, говорит, Глаша корову, красивее будешь! А она
коровы боится...
Эх, Глафира, Глафира, я-то с волшебствами обращаться умею, а тебе они по что были? Не
буду на него лень-матушку насылать, такую красивую работу портить. Не халтура, чай!
Хочешь жить с чудесами, живи, а нет — так я мигом все сызнова оберну…Что? Пошла с
коровой знакомиться? Ну, ступай, умница, ступай… И чтоб ноги твоей больше здесь не
было!
И за богатством часто являются — золото, серебро приумножить просят. А мне для своих
соседей ничего не жалко! Волшебник я, или кто? Вот барин молодой упрашивал богачом
его сделать. Расскажи да покажи ему, где золота раздобыть, а уж он потом отблагодарит, как отца родного! Я-то неладное почуял, но только в бороду усмехнулся, и исполнил, чего
барин просить изволил. А чтоб сомнений у барина не осталось, дал ему рубль железный, и
в ухо нашептал: “Неразменный рубль это. Как луна взойдет полная, выйдешь на распутье
и закопаешь в землю. Дождешься, когда сова ухнет, и домой ступай. Проснешься
богатеем!” Больше барин ко мне не заходил. Потом люди сказывали, что умер нежданно у
того барина отец, которого тот больше жизни любил. Отец оказался богатым человеком
— все наследство сыну завещал. А барин-то наш от горя совсем умом помутился. Так, говорят, и бродит по лесу, на полную луну глядит, да ухает, словно сова. Нашлись буйные
головы — и за ним все причуды повторяют. Думали, бедолаги, так деньги большие
нажить можно. Кхе, кхе, я же все это для театру придумал! И образованные люди, а
голове своей не доверяють! Без моих заклинаний ничего не выйдет! Да и совесть нынче не
в моде — забыл меня барин отблагодарить, хоть и обещал сердечно. Для меня не беда —
скатерть самобранка, волшебная палочка, да сапоги скороходы все мои потребности сами
знают. А он, ишь как пострадал, горемычный…
Ох-хо-хоюшки, людишки вы мои! Размахиваю я палочкой волшебной, исполняю желания, а вам все мало и мало! Давеча философ захаживал, про великие человеческие устремления
говорил, а потом замолчал, задумался и разрыдался. И пока на моем плече всхлипывал, да
бородой слезы утирал, признался, что любви да ласки ему не хватает. Тут я без всякого
волшебства его успокоил. Он заулыбался, как дите малое, и сквозь слезы стыдливо так
бормочет: “Спасибо, друг, помог! Правду сказывают, что ты чудеса творишь!” И ушел, так и не попросив меня ни о чем. Тогда-то я и понял, что первый раз в жизни совершил
настоящее чудо!
Стремления ваши великие, да желания маленькие! Все мир спасать бросаетесь, а самих на
части хвори раздирают, да близкие ненавидят. И зачем вашим маленьким желаниям
исполняться, если вы от этого не становитесь ни лучше, ни добрее? Почто волшебный дар
тратите? На то, что завтра забудется и порастет травой-муравой? Желание вон давно уже
исполнилось, а радости на лицах нет. Только недовольство в душе, и хочется все больше и
больше. Почему между вами и вашим желанием всегда стоит кто-то третий, чтобы его за
вас исполнить? В том и секрет волшебства — увидеть, что вам нужно на самом деле. А
увидев, вы сможете легко взять все сами — лишь протяните руку.
После Словие
Одинокий профессор поднялся из-за стола и начал пробираться к окну, прочищая путь
сквозь старые вещи, окурки, пустые банки из-под пива, метафизические книжки с
иероглифами вместо названия и другой, необходимый для работы инвентарь. Добравшись
до конечного пункта, он с трудом отодрал набухшую за время дождей старую раму от
другой такой же и, немного поборовшись со щеколдой, открыл окно.
Он вдохнул свежий воздух, улыбнулся, накинул давно вышедший из моды плащ и вышел
на улицу. Профессор бродил по бульварам, и впервые за долгое время всматривался в
лица людей, улыбался их улыбкам и плакал их слезами. Вскоре он написал свою лучшую
книгу. Но не на бумаге, а в сердце каждого встреченного им в тот день человека.