160 страниц из солдатского дневника

Но есть во мне одно качество, с которым я мучаюсь, с которым я сам справиться не могу, - какая-то повышенная, что ли (а может, назвать ее болезненной?), совестливость. Мне даже после "острова смерти" на Днепре было совестно, что я остался живой там, где погибли почти все...

Вот и теперь. Врачи сказали: "Поезжай домой". Даже мой мудрец-старичок, который всегда бдительно сторожит в глубине моей души, и тот говорит мне: "Можно, Мансур. Ты свое честно отвоевал, возвращайся домой, пока цел. Один твой Сталинград чего стоит!"

Но я же хожу на обеих ногах и без палки, а война не закончилась еще!..

И еще одно. Интуитивно я уже тогда догадывался, что как бы ни сложилась моя жизнь в дальнейшем, с какими бы замечательными людьми ни свела, а такой человеческой дружбы, какая возникает на фронте под огнем, у меня уже не будет. Через много-много лет мы вдвоем с женой будем ехать, будем очень торопиться куда-то и увидим в безлюдном месте корову, которая только что отелилась. Теленок мокрый, у коровы еще не выпал послед, а кругом ни души. Мы, естественно, вернемся назад, чтобы сообщить животноводам об отелившейся корове. Окажется, что корову потеряли, ищут, станут нас горячо благодарить за находку, а один из животноводов скажет: "Не видите, что ли, "Запорожец". Хозяин - фронтовик. На "Жигулях" бы к нам не поехали за двадцать пять километров из-за коровы .." И мне будет приятно перед женой, что о нас, фронтовиках, в народе через столько лет сохраняется высокое мнение.

Это мнение справедливое. Сколько я замечаю, фронтовики на всю жизнь удержали что-то особенное в своей человеческой натуре, особенную отзывчивость, способность понимать обстоятельства другого человека как свои собственные.

Всю жизнь буду мечтать о встрече с Сашкой Колесниковым из 13-й гвардейской дивизии нашего 32-го гвардейского стрелкового корпуса. Я его спас, когда мы плыли через Днепр под артиллерийской бомбежкой, и без него бы я пропал на "острове смерти"... Жив ли он еще? Не знаю ведь ни отчества, ни места, ни точного года его рождения...

Я догадывался, что самые счастливые из нас будут те, которые вместе дойдут до самого конца войны, до самого Дня Победы!.. А не отстанут где-то на полпути в санбатах и госпиталях...

В общем, я попросил госпитальное начальство, чтобы мне выписали билет через Москву.

В Москве нашел Главное политуправление армии и флота. Долго хлопотал пропуск. Пропуск мне так и не дали, но по внутреннему телефону соединили с майором Авраменко. Я ему коротко рассказал о себе и попросил отправить на фронт в мою родную дивизию. Мне майор ответил примерно так:

– Инвалидов пока в действующую армию не берем, нет необходимости. Советую поехать домой и быстрей включиться в работу на шахте, так как в тылу надо много трудиться и помогать фронту. Желаю успеха в труде! - И голос в трубке умолк.

Признаюсь, я вздохнул с облегчением. Ведь если бы наше положение на фронтах не было таким хорошим, как сообщали газеты и радио, майор из политуправления армии не отказался бы от лишнего стрелка-минометчика. Вон у немцев - "тотальная мобилизация"... Теперь моя проклятая совестливость могла быть абсолютно спокойной - война для меня кончилась, и мне надо скорей возвращаться на свою шахту.

В Москве стояли апрельские лужи, но главная весна меня ждала дома. Я махнул на Казанский вокзал, чтобы успеть на ташкентский пассажирский поезд.

На Ташкент поезда не было, и я сел в первый попавшийся - пока до Куйбышева...

Через сутки с небольшим я вошел в здание вокзала в Куйбышеве. Народу битком Много детей, и все голодные. Я развязал свой вещмешок... Дети облепили меня, как голуби. Все худые - кожа да кости. Глаза большие. И что меня поразило - их десятки, а они терпеливо, без суеты, без давки, в очередь получают каждый свою порцию...

Словом, в ташкентский поезд я сел с пустым вещмешком, без единого продталона, и, если бы не пассажиры, которые угощали меня своим последним куском, худо бы мне пришлось трое суток до Ташкента.

В Ташкенте я пересел на еще один поезд - до города Чирчика, а дальше мне надо было добираться на попутных машинах до кишлака Бричмулла, который находится в верхнем течении Чаткала, у предгорий Чимчана и Тянь-Шаня... Отец перевез нас в этот кишлак с Алтая незадолго до войны, чтобы, как он говорил, "досыта накормить яблоками и виноградом". Там на руднике добывают мышьяковую руду. А выше по Чаткалу на горном руднике Саргардон добывали и вольфрамовую руду. Оттуда я уходил на фронт, там ждут меня мои родные - мать и двое братишек. Младшему - пять лет. Я заранее вижу, как он обрадуется: ну еще бы, старший брат с войны вернулся! Как он будет рассказывать потом на улице - на русском, на узбекском, на татарском и на таджикском языках, - какой у него герой старший брат Мансур... Что Мансур "убил сто или тысячу фашистов"...

...Я залез в кузов ЗИСа, где полным-полно узбечек и таджичек. Мне уступили место у кабины. Я разглядываю пассажирок, а они меня. Любопытным узбечкам и таджичкам не терпится узнать, кто я такой, откуда, к кому с войны возвращается сын или брат.