1612 год

В Речи Посполитой знали о пропольских симпатиях великих бояр и невольно преувеличивали их значение. В переписке Стефана Батория с иезуитом Поссевино можно встретить утверждения о том, что бояре и почти весь народ московский, не желая терпеть деспотизм Годунова, ждут лишь польской помощи.

Литовские дипломаты, ездившие в Россию, своими глазами видели, что в думе царит раздор, а народ склонен к мятежам. Их наблюдения находили подтверждение в заявлениях московских беглецов. Эти последние советовали королю не терять времени. Один из них, Михаил Головин, заявил Баторию: «Где [король] не придеть, тут все ево будет; нихто… против его руки не подымет» из-за розни великой в боярах: «для розни и нестроения служити и битися нихто не хочет».

В конце 1586 г. в Польше начал работу сейм, который должен был обсудить и конкретизировать планы вторжения в Россию. Князь Иван Шуйский стремился предотвратить нашествие, для чего все средства, включая тайные переговоры, были хороши.

Борис вел в строжайшей тайне переговоры с Габсбургами. Шуйские также использовали методы тайной дипломатии, и Годунов бросил им прямое обвинение в изменнических связях с литовцами. Если верить донесениям литовской секретной службы, глубокой осенью 1586 г. правитель заявил в думе, что Андрей Шуйский ездил под видом охоты на границу и встречался там с литовскими панами. По слухам, боярину удалось оправдаться. Но разбирательство в думе будто бы закончилось тем, что Годунов и Шуйский подрались и ранили друг друга.

Осведомленные наблюдатели утверждали, что недовольные организовали форменный заговор против Бориса. Австрийский посол Варкоч узнал о нем из уст самого Годунова. В отчете о беседе Варкоч писал: «Душеприказчики (царя Ивана. — Р.С.) приобрели себе много тайных сообщников, особенно из горожан и купцов, для того чтобы внезапно напасть на Бориса и всех тех, кто стоит им поперек дороги, убрать их, а в дальнейшем править по своей воле».

Правитель знал о планах заговорщиков. Но он не в состоянии был помешать их действиям и, по словам Горсея, довольствовался тем, что окружил себя многочисленной охраной.

В последних числах декабря 1586 г. в пограничную литовскую крепость Витебск поступили сведения о крупных беспорядках в русской столице. Местный воевода направил своему правительству два письма с информацией об этих событиях. В первом письме он сообщал, что зачинщиком беспорядков был Андрей Шуйский, которому удалось договориться со Щелкаловым. Во втором письме имя Щелкалова не фигурировало. Согласно последней версии, во время нападения Шуйского на двор Годунова погибли сам Борис и другой большой боярин, было перебито 80 человек.

Литовцы сочувствовали Шуйским и давно ждали известий об их успехе. Потому они легко поверили тому, что Годунов погиб, а Щелкалов примкнул к мятежникам. Слухи такого рода оказались недостоверными.

Положение правителя Годунова ухудшалось со дня надень, что и служило почвой для всевозможных неблагоприятных для него толков. Между тем появились обстоятельства, которые придали событиям новое направление.

Исключительно важным представляется свидетельство агента Бориса Годунова Джерома Горсея, до сих пор не оцененное.

Выполнив поручение Бориса, Горсей в 1586 г. вернулся в Москву, где был приглашен в дом к боярину. Годунов доверительно рассказал о многих переменах, происшедших в Москве за время отсутствия англичанина. «Я был огорчен, — записал англичанин, — услышав о заговорах родственников царицы, матери царевича Дмитрия и отдельных князей, объединенных с ним (Борисом Годуновым. — Р.С.) в регентстве по воле старого царя…» Горсей хорошо знал и Марию Нагую, мать царевича Дмитрия, и регента Ивана Шуйского.

Царь Федор мог умереть в любой момент, и тогда отсутствие утвержденного думой законного наследника грозило привести к смуте и кровопролитию. Дмитрию едва исполнилось четыре-пять лет, но это не имело значения. Шуйские могли сформировать при мальчике новый регентский совет, поскольку старый совет распался.

Царевич Дмитрий стал представлять реальную угрозу для правителя с того момента, как Шуйские завели переговоры с Нагими.

Углич оказался втянут в опасную затею. Нагие по-своему готовили царевича к грядущим переменам, старательно поддерживая в нем неприязнь к советникам царя Федора. В характере Дмитрия рано проявилась унаследованная от отца жестокость. Зимой мальчик лепил снежные фигуры и называл их именами ближних бояр. Окончив работу, он принимался лихо рубить им головы, приговаривая: «Это Мстиславский, это Годунов». Характерно, что Нагие не учили царевича рубить голову Шуйскому, который был фактическим руководителем столичной Боярской думы.

При дворе Федора детские «глумления» царевича вызывали недовольство и страх. Взаимные подозрения достигли предела. Угличский двор распространял повсюду слухи, будто родственники Федора, рассчитывавшие заполучить трон в случае его бездетной смерти, пытались «окормить» Дмитрия зельем. Слухи эти были записаны в 1588–1589 гг. послом Флетчером. Они оказались живучими и попали на страницы поздних русских летописей XVII в.