17,5

Раз уж всё так плачевно сегодня складывалось, Лёва решил, что не будет более удобного момента, чтобы рассказать и о себе. Чувствуя себя несколько неловко, Лёва медленно поглаживал себя по волосам на затылке. Неловкость была не перед теми другими, а в ожидании мнения Давыдова. Лёва не опасался возможных неприятностей со стороны тех, кто представлял противоположную сторону в этом его постыдном деле. Они и до сих-то пор не давали о себе знать каким-то противодействием. А теперь после командировки уж их как будто и вовсе не стало. После случая суда над дедом и насмешкой над Давыдовым.

– Вздор, конечно, – рассказывал Лёва Давыдову, – А все-таки могут подумать, что нет. Я тех убеждал, что товары могут внезапно и умереть. Для покупки пока нет экономических убеждений. Необходимо, чтобы у идеального образа товара, например, у нового автомобиля, в голове у покупателя сформировались хотя бы вторичные половые признаки этой воображаемой машины. Необходимо, чтобы и у него, у самого покупателя, сформировались простейшие коммерческие вожделения, ведущие далее к желаниям хищным, способным преодолеть даже собственную неплатежеспособность. Вот так я тех отговаривал, я и ранее просил не пускать их ко мне, просил от них отделаться: при каждой встрече на них уходит по полтора часа. Но они таки купили у меня всё… Под чистую весь хлам… Всю эту ересь… Купили больше, чем могли. Я протестовал, но один из этих типов буквально заткнул мне рот… Приложил свою мягкую теплую ладонь мне на рот… Пока я громко вслух недоумевал, думать уже было поздно: появились все подписи. Сто́ило распинаться. Стоило плю́нуть. Они понимали все наоборот и наоборот поняли меня. И будут винить теперь меня же. На том основании, что, видите ли, меня многие именно так и понимают… Их основной довод, вы только подумайте, что я… Неуловим! – Лёва волновался слегка и незаметно для себя перешел на «вы» и придвинулся со своим стулом почти вплотную к Давыдову так, что даже одно его колено оказалось краем между коленями Давыдова.

– Ведь вам не нужны их деньги? – просто и четко спросил Давыдов, подчиняясь переходу на «вы».

– Совершено нет, – радостно ответил Лёва. По всему, что касалось денег, они с Давыдовым могли выражаться свободно и откровенно.

– Это самое главное, – сказал Давыдов, спокойно и открыто глядя Лёве в глаза.

Лёва посмотрел в большие глаза, большие даже для большого лица Давыдова. В них отражались ветви деревьев за окном. Сердце Лёвы наполнилось теплом. С этим теплом он смотрел на Давыдова сейчас. Как, впрочем, и всегда. Любой другой, не Давыдов, сразу возразил бы ему, что деньги он таки взял, выгреб всё подчистую. Но Лёва никогда не менял своего отношения к деньгам. Он их не любил, и ни в один момент не начинал их любить, даже в момент их большого или наибольшего приобретения. Давыдов понял это без всяких объяснений. Это самое главное, деньги не нужны, это было важнее того оправдания, что у тех других, у клиентов, при случае не возникло бы и намека на подобное сомнение – нужны ли деньги.

– Подумать только, а я ведь, вы подумайте, чуть не потерял этих клиентов, – сказал Лёва. Его духовно умиротворенное облегчение было вроде того, когда наблюдаешь, как фламинго дергает тонкой ногой в нелепо-неуклюжем разбеге и вдруг расправляет крылья, и забытые уже тонкие ноги свободно, длинно, розово и ненужно тянутся следом.

Спустилась Мила:

– Вы оглохли. В дверь стучат, – она, видимо, тоже перешла на «вы».

– Тут Лёва приехал, – сказал Давыдов.

– А кто это? – со смешком спросила она.

У разорившегося конкурента Давыдова была маленькая дочь лет четырех-шести, и она-то и стучалась к ним с утра пораньше. Все суетливо неуклюже забегали, не зная, куда деть бьющее через край гостеприимство. Наконец девочку усадили.

– Не можете ли вы вернуть все папе, – болтала она ногами на высоком стуле, – Никто не знает, что я здесь. Поэтому если не сможете, то никто и не узнает. А да – так да!

Малышка щурится, бедняжка забыла очки. По пути сюда она сбежала от гаишника, который, посвистывая в центре оживленного перекрестка, успел обеспокоиться еще и бесхозным ребенком, переходящим улицу строго, кстати, по указанию полосатой палки.

Мила уже сварила ей свою кашу и кормила ребенка с ложки, пока та говорила. За то время, пока Мила варила ковшик с кашей, Лёва на коленке состряпал корявый, но законный документ. Давыдов, с трудом сдерживая радость, дрожащими руками проткнул ручкой важную бумагу на рельефной мягкой обивке стула, как раз там где в сиденье вколочены медные шляпки. Лёва сказал, что ничего, и можно подписать чуть ниже. Никому в голову не пришло воспользоваться столом в углу.