1794

— Мои пилюли… да… пилюли, надо вам сказать, превосходные. Эрик Тре Русур долго не продержался, выпал из игры. Потерял сознание и уткнулся носом в тарелку. Мы отнесли его в спальню — потихоньку, стараясь не привлекать внимания. Потом я позвал невесту. Мы повели ее по лестницам. Раскраснелась, бедняжка… все время смеялась. Думала, видно, такая игра. Или обычай… откуда ей знать, малышке? Довели до спальни… Жених, как вы сами понимаете, спал мертвым сном под своим балдахином. Господа разыгрались, начали плясать вокруг нее, посбрасывали одежду… и вот что удивительно: она все еще надеялась: а вдруг это какой-то неизвестный, принятый у высоких господ обычай? Или просто выпили лишнего… О, это они любят, эти господа… почему кошка играет с мышкой, как вы думаете? Я вам отвечу: потому что ей это нравится. Не мышке, разумеется. Кошке. Девчонка, наконец, сообразила: что-то не так. И куда подевались розаны на ее щечках… тут начались щипки, пощечины. Все они, совершенно голые, нацепили маски. Кто маску свиньи, кто макаки, кто лося… кому какая досталась. Вам может показаться, что это неважно; но поверьте — очень важно. Все эти господа знакомы с юных лет, но в этой вакханалии никто друг друга не узнавал, и это, повторю, очень важно. Все моральные, как их называют… все так называемые моральные преграды, если у кого они и были, — побоку. Делай что хочешь — все равно никто не знает, что это ты. Чем дальше, тем веселее. От подвенечного платья остались красные от крови тряпки. А потом и вовсе ничего не осталось. Но вела она себя… как дикая кошка. Кусалась, выворачивалась, царапалась. Что ж… знатоки говорят, есть такой показатель… чем больше сопротивление, тем ценнее добыча. Господин в обезьяньей маске, видно, утомился и решил положить этому конец. Схватил фарфоровый ларец… ошибся, после второго удара ларец разлетелся вдребезги, а ей хоть бы что. Даже не заметила. Кто-то похитрее отвинтил резную стойку от балдахина. Тут дело пошло успешнее… Вы бы видели ее. Кардель… в крови с ног до головы и без зубов. Она, наконец, поняла: это ее последняя ночь. Это, знаете, как прекрасная фарфоровая ваза китайской работы. Маленькая трещинка, ее почти и не видно, но звук уже никогда не будет тем же. Про маленькую трещинку — это, конечно, художественный образ… глядя на нее, такое сравнение и в голову бы не пришло, — Сетон усмехнулся, выпустил облако дыма и на мгновение черты его затуманились, словно это был и не дым вовсе, а облако приятных воспоминаний. — Компания окончательно разгорячилась. Те, до кого еще не дошла очередь, стащили Эрика с кровати, нагнули и пользовали но очереди… перемазали всю задницу свиным салом. И знаете… только когда она это увидела, начала плакать. В первый раз! Ну хорошо… сами понимаете, чем все это кончилось. Характер у девчонки был ого-го… Эрик же пишет: необузданная. Ни на секунду не сдавалась, отбивалась, кулачками колотила… Господам поднадоели укусы и царапины… а когда душа ее отлетела в пока еще никому не известном направлении, забава продолжалась, пока даже и опознать се никто бы не смог. Рваная тряпочная кукла.

Жалость и гнев переполняли Карделя. Он с трудом заставил себя дышать ровно — не хотел доставлять Сетону еще и это удовольствие. Тот наверняка бы порадовался, видя его бешенство.

— А ты сам где был? — Самый малый и конечно же недостойный реванш — презрительное «ты».

— Я? Что за вопрос! Ясное дело — на стуле у двери. У меня научный склад ума, мне важнее наблюдение. Как только я убедился, что с невестой покончено, а жених так и не проснулся, пожелал всем спокойной ночи и ушел. По пути я заметил знакомого… представьте, раньше я видел этого человека только в шелках и в бархате, в орденах и нашивках. В орденах и нашивках, представьте себе, важно беседующего с первыми людьми королевства. А тут, совершенно голый, он стоял на четвереньках, оттопырив задницу, оскалившись всеми своими металлическими зубами, похожими на шипы на фашардах[47]

… стоял и выл, как дворовый пес на луну. Представьте: рожден со всем мыслимыми привилегиями, ему и пожелать-то нечего, все исполняется по мановению руки, но только тогда, в тот момент, он был сам собой. Не странно ли?

Сетон выпустил подряд несколько колец дыма, тут же пустившихся в медленный причудливый танец вокруг восковых свечей канделябра. У Карделя защипало глаза. Из последних сил старался он сдерживаться, но все же, словно притянутый невидимой нитью, подался вперед и попытался посмотреть покачивающемуся на стуле Сетону в глаза.