1795

— Только не тычь меня в спину своей шпилькой. Если хочешь, можешь идти на все четыре стороны.

Закрыл глаза и начал медленно называть цифры, обозначающие то ли секунды, то ли другие, более весомые отрезки времени. А когда открыл и обернулся, увидел: она все еще стоит у входа в землянку. Руку с ножом опустила.

— Ты все еще здесь?

— Надо забрать вещи. А ты расселся на дороге.

После выматывающей погони ему даже повернуться трудно. Отвратительное ощущение застывающего под рубахой пота, во рту — привкус крови после заполошного бега.

— Большое дело. Обойди. Обогни то есть. — И опять закрыл глаза.

Услышал шаги и посмотрел — девушка присела на другой конец бревна. Выбрала место на самом краю — легче улизнуть в случае чего.

— Меня-то прижгли еще у матери в брюхе. Но ты, как погляжу, тоже Красному самцу приглянулся.

— Поговаривают, он любит тех, кто попригожее. Красный самец то есть. А со мной… взялся было за дело, пригляделся — ой, думает, мама дорогая, с кем связался! И только пятки засверкали. Такая победа гроша не стоит.

— И со мной, наверное, тоже так.

Кардель принял эти слова как приглашение: полюбуйся-ка на меня, я ничем не лучше. Ну нет. Она не права. Тонкие черты лица, точеный нос. Высокие скулы. Глаза посажены чуть косо, как у народов по ту сторону Балтики, но акцента ни малейшего. Красная метка — да, конечно, портит лицо, но ее быстро перестаешь замечать.

— Не то чтобы я… подбодрить хочу, но знаешь… если бы не метка, тебе бы жизни не было. Бездомная девчушка, кто тебя защитит? Первый же и повалит.

Она некоторое время обдумывала его слова, потом решила сменить тему:

— Я уже слышала твое имя.

— Да? Странно… В городе-то меня кое-кто, может, и знает, но чтобы за таможней — в первый раз.

— Она иногда во сне шептала.

У Карделя перехватило дыхание, будто кто-то набросил на шею удавку. Или ударил под дых. Поблагодарил Бога, что можно сразу не отвечать и не спрашивать: девушка начала возиться в своей торбе.

— Табаку хочешь? У меня есть малость. Глядишь, выменяю на что-нибудь повеселее.

Кардель уже имел представление об ее имуществе. Хотел было отказаться, но сообразил, что отказ означал бы недооценку неслыханной щедрости. Высшая степень невежества.

Она протянула матерчатый кисет. Рука худая, как ветка без листьев. Постарался взять совсем чуть-чуть — только чтоб не обидеть отказом. Давно пересохший табак крупной резки, крошится в руке. Сунул за щеку.

— Значит, ты мое имя знаешь. А я твое — нет.

— Лиза.

— Очень приятно.

Почему-то трудно говорить. Язык не поворачивается. Страшно выбрать не те слова, сорвать наступившее перемирие. Не он, а она нарушила молчание:

— Карл и Майя… они ведь мертвы, да?

Лучше бы всадила свой игрушечный нож. Он коротко кивнул.

— Я всю зиму плакала. Как вспомню — плачу. Я на своих картах нагадала, но… чтобы детскую смерть предсказать — и гадалкой быть не надо.

Исповедь рвалась наружу с силой ядра, когда кардус[5] уже подпален канониром.

— Моя вина, моя, моя вина, — хрипло и медленно произнес он.

— Одно ведро на коромысле не носят, — сказала Лиза, отвернувшись. — Не только твоя. Я их первая предала. Нужна была им, как никогда… а вместо того собрала шмотки и исчезла. Ночью, чтобы удерживать не стали. Я ж их крестная мать, чтоб ты знал… лучше никого не нашлось. Это мою рубаху разорвали на пеленки… Они увидели свет здесь… вон там, ниже по холму, возле валуна.

Ее мучит тот же стыд, что и его, но она несет этот груз куда более достойно. Да, глаза покраснели от бессонных ночей с постоянно являющимися привидениями, но голос спокойный, ни одной плаксивой нотки.

— А ты знаешь, где ее искать?

— Знал бы, меня б тут не было. Я и зимой приходил. А сейчас опять… вдруг какие следы найдутся. А ты? Хоть предполагаешь, где она может быть?

Лиза показала на разбросанные прутья, изображавшие когда-то дверь в землянку:

— Не знаю, она ли… Но кто-то сюда приходил. Думаю, за тем же — ее искать. — Впервые в ее голосе он уловил нотку сомнения.

— А зачем?

Вопрос повис в воздухе. Лиза выждала несколько секунд.

— А ты зачем? Ты-то зачем ее ищешь?

Что на это ответить? Нечего. Внезапно она поймала его взгляд и уставилась так, что Кардель хотел отвести глаза, но не смог. Шея не поворачивалась. Кровь бросилась в лицо, загорелись уши. И только когда она отвернулась, смог пошевелиться. Вот это да… колдунья, что ли?

— Она говорила во сне, думаю, строила какие-то планы. И называла еще одно имя, не твое. Какое-то необычное, иностранное, должно быть… — И начала вспоминать, переставлять буквы так и эдак.

Кардель, глядя на нее, тоже начал заглядывать в уголки троянской крепости памяти, вороша события двухлетней давности. Анна Стина Кнапп, Прядильный дом, «Мартышка», Кристофер Бликс на льду залива, его неотосланные письма мертвой сестре. Окрашенная кровью улыбка Сесила Винге в «Гамбурге».

Нет. Пора признать поражение. Чувство, похожее на другое, хорошо знакомое: начинает болеть и чесаться рука, которой нет.

Внезапно подул резкий ледяной ветер. К озеру понеслись подпрыгивающие стада опавших листьев. Посидели немного, но ветер не унимался. В конце концов и они уступили борею.

8