Читаем 1795 полностью

1795

— Его смерть было нетрудно предвидеть. И другие смерти — тоже на нашей совести. Да, Эрик Тре Русур поджег Хорнсбергет, но кто дал ему спички? Мы и дали. А Тихо Сетон отлил свечу. Вы всего-навсего помогли Эрику. Его смерть была предрешена, и чем раньше, тем лучше. Хотел отомстить Сетону. Он, возможно, даже не догадывался о детях. Но Сетону отомстил — лишил щита, которым тот прикрывался. И если вы чувствуете за собой вину, самое лучшее оправдание — завершить то, чего хотел Эрик. Иначе все жертвы ни к чему. Пустое.

— Никакая борьба не имеет смысла. Мир лучше не станет.

— Но хоть как-то оправдать потери! Отомстить за изувеченную судьбу чистого, влюбленного мальчика!

Эмиль потянул Карделя за руку. С тем же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места двухметровую каменную статую.

Кардель закашлялся и с трудом, хриплым, прерывающимся шепотом выдавил:

— А вам-то какого рожна взбрело мне помогать? У меня был выбор: вы или она. Я выбрал ее. — Он вырвал руку.

— Знаю. И знаю, почему.

— Хотел помочь — и сжег ее детей… И не только ее… сто детишек. Сто…

Эмиль покосился на пожарище. Там, у холма, меньше часа назад он видел девушку.

Никого.

— На вас только часть вины, на другую часть претендую я. Но я не могу повлиять на ваше решение. Уж кто-кто, но никак не я. Но… помните тот день, когда вы вывели меня из тяжелого запоя? Вы дали мне свободу выбора. Помните? Остались сидеть на набережной и ждали, вернусь я или нет. Теперь моя очередь. Но если решите последовать за мной, дайте слово. Даже поклянитесь. Впереди битва, в которой мы обязаны победить.

Наступило молчание. Эмиль Винге, затаив дыхание, ждал ответа. С неба по-прежнему, хотя все реже и реже, слетали серые мучнистые мотыльки пепла.

— Да. Даю слово, — вяло пробормотал Кардель. — Обязаны победить.

— Любой ценой?

— Любой.

— Тогда пошли. — Он потянул Карделя за собой.

На этот раз успешно. Пальт покачнулся и с трудом сделал первый неверный шаг. Эмиль подхватил его под руку. Карделя заметно качало. По другую сторону холма — дорога в Город между мостами.

На вершине Кардель внезапно остановился. Бессильно повисшая рука внезапно окаменела. Преодолевая боль, он с трудом поднял ее и преградил Эмилю дорогу.

— Дорога в ад, — произнес он с трудом. — Думаю, вы и сами понимаете. И вы собираетесь переться туда с инвалидом, который вас уже однажды предал?

— Вам тоже не позавидуешь по части напарника, Жан Мишель. — Смешок Винге был больше похож на стон. — Не забудьте: я постоянно советуюсь с мертвецами и не всегда отличаю поэзию от реальности. Попробуйте предложить другой расклад. То, что было нашим желанием, может стать приговором. Но… куда денешься? Теперь нами движет уже не надежда, а долг.

— И что ж… останемся друзьями, пока мы вместе?

Эмиль покачал головой. Он совершенно не умел врать.

— Нет, Жан Мишель. Друзьями нам не стать никогда. У меня только одна просьба: сначала разберитесь с девушкой. Пока вы это не сделаете, толку от вас не будет. А потом приходите.

— А вы? Вы-то с чем будете разбираться?

— Разбираться? Ну, хорошо… первым делом пойду к Исаку Блуму и сделаю все, чтобы продлить наш мандат. Это будет нелегко, если вспомнить, как мы расстались. И начну понемногу вынюхивать дичь. Будьте готовы к охотничьему сезону, Жан Мишель.

Кардель высвободил руку и двинулся вперед. Каждый шаг сопровождался сдавленным стоном.

Эмиль в последний раз оглянулся на дымящиеся развалины. Не только прекрасная усадьба, не только десятки детских жизней принесены в жертву — он и сам чего-то лишился. Сколько Винге себя помнил, в душе его всегда горело пламя гнева. Беспричинного, как он теперь понимал. Но то, что раньше скорее напоминало огонь свечи, ныне превратилось в полыхающий костер. И чем полнее осознавал он свою беспомощность, тем сильнее этот костер разгорался. Он чувствовал себя плотвичкой в грубой рыбацкой сети, бабочкой под толстым стеклянным колпаком. То, что произошло, — уже произошло, что сделано — то сделано, ничто не вернуть, но цепи ответственности и вины порвать невозможно. Раньше он помогал Карделю по собственной воле, а теперь… теперь это навязчивая идея. Idée ﬁxe. Он обязан сделать все, что от него зависит.

Иначе Город между мостами так и останется его пожизненной клеткой.

Ярость и страх неразлучны, но, наверное, страх все же сильнее. Инстинкт самосохранения заложен в душу раньше и глубже. Напрасно он пытается себя утешить. Никуда не денешься: он лицом к лицу с минотавром. Он решился проникнуть в самое сердце лабиринта, он слышал предсмертные крики детей. Что может быть хуже? Или предстоит что-то еще более жуткое?