1812 год в жизни А. С. Пушкина

Хорошее, доброе письмо, но ответ-то написан лишь через несколько месяцев! То есть от прежней дружбы остались лишь воспоминания о ней, чувство обязанности за не столь уж далёкое прошлое.

В этом плане характерен и следующий эпизод. 6 октября 1831 года Шишков прислал Александру Сергеевичу (через издателя М. П. Погодина) первый том «Избранного немецкого театра» с дарственной надписью. И Пушкин не счёл нужным откликнуться на этот жест, отделавшись следующей фразой в большом письме к Михаилу Петровичу Погодину: «Я Шишкову не отвечал и не благодарил его. Обними его за меня. Дай Бог ему здоровья за „Фортунато“!»

После увольнения из армии Шишков жил в Твери. На здоровье не жаловался, вздорности своей не оставлял и 27 сентября 1832 года был зарезан по дороге на место очередной дуэли. Ему не исполнилось ещё и тридцати трех лет. Так нелепо оборвалась жизнь «блистательного и очаровательного», по выражению поэта С. Т. Аксакова.

Пушкин принял участие в посмертном издании сочинений друга юности и в судьбе его дочери Софии.

* * *

Каверин и Шишков в интеллектуальном плане были людьми незаурядными, но в нравственном — оставляли желать лучшего. Последней недоставало многим молодым офицерам из окружения Пушкина. Увлёкшись внешней стороной их жизни, юный поэт довольно быстро понял пагубность разгулов и обильных винопитий. Но верный канонам дружбы, он сразу порвать с новым окружением не мог, но всё же в известной степени дистанцировался от него, прикрыв свой отход маской разочарования в жизни (это в шестнадцать-то лет!). Свидетельством чему является стихотворение «Друзьям» (особенно в его первом варианте):

Среди беседы вашей шумнойОдин уныл и мрачен я…

На пир раздольный и безумныйНе призывайте вы меня.Любил и я когда-то с вамиПод звон бокалов пироватьИ гармонически стихамиПиров веселье воспевать.Но пролетел миг упоений, —Я радость светлую забыл,Меня печали мрачный гений

Крылами чёрными покрыл…Не кличьте ж вы меня с собоюПод звон бокалов пировать:Я не хочу своей тоскоюВеселье ваше отравлять.

«Всегда мудрец, а иногда мечтатель». К счастью для молодого поэта, в гусарской среде были и серьёзные люди.

Пётр Яковлевич Чаадаев оказался как раз тем человеком, который вовремя поддержал Александра. «Пушкин, — вспоминал Чаадаев, — гордился моею дружбой; он говорил, что я спас от погибели его и его чувства, что я воспламенял в нём любовь к высокому». Подтверждением этого служат следующие строки поэта из стихотворения «Чаадаеву»:

Ни музы, ни труды, ни радости досуга —Ничто не заменит единственного друга.Ты был целителем моих душевных сил;О неизменный друг, тебе я посвятилИ краткий век, уже испытанный судьбою,И чувства, может быть, спасённые тобою!Ты сердце знал моё во цвете юных дней;Ты видел, как потом в волнении страстейЯ тайно изнывал, страдалец утомлённый;

В минуту гибели над бездной потаённойТы поддержал меня недремлющей рукой;Ты другу заменил надежду и покой;Во глубину души вникая строгим взором,Ты оживлял её советом иль укором;Твой жар воспламенял к высокому любовь;Терпенье смелое во мне рождалось вновь…

Офицер лейб-гвардии Гусарского полка Я. И. Сабуров говорил, что влияние Чаадаева на Пушкина было изумительно! «Он заставлял его мыслить». Беседы поэта с Петром Яковлевичем на политические темы нашли отражение в следующих стихотворениях Александра Сергеевича: «Любви, надежды, тихой славы…», «В стране, где я забыл тревоги прежних лет», «К портрету Чаадаева», «К чему холодные сомненья».

Знакомство их произошло в доме Н. М. Карамзина. Николай Михайлович читал гусару и лицеисту отдельные главы «Истории государства Российского», готовившейся к печати. Бывал Александр и на квартире Чаадаева (Набережная Мойки, 40), где проходили беседы на политические и литературные темы. Позднее, описывая кабинет Онегина, Пушкин вспоминал обстановку, в которой жил его друг: