188 дней и ночей

Мир снова оповестили, кто в этом году самый умный физик, химик, врач или экономист. Сразу после этого решили, кто написал самую главную книгу, и выбрали того (в этом году женщину), кто больше остальных сделал для мира во всем мире. Практически все газеты — начиная с бульварных и до самых респектабельных — увлеченно освещали присуждение Нобелевских премий в этом году.

Бульварные (такие, как, например, немецкий «Бильд») агитировали быть умным и в качестве аргумента приводили главным образом размер выплачиваемых премий. А в редакционных комментариях впадали в возвышенный патриотический тон, когда из биографии лауреата становилось ясно, что «это же наш человек», потому что его бабка со стороны отца родилась в Германии и провела там первые три месяца своей жизни, прежде чем ее родители вывезли в колыбельке в США. В том, что касается назойливых и порой смешных попыток докопаться до национальных корней всех тех, кто добивается всемирного успеха (спортсмены, актеры, музыканты, писатели или ученые), немцы идут вровень с поляками, если не опережают их. В недавно опубликованном списке ста самых выдающихся немцев даже Моцарта записали немцем. Не говоря уже о Копернике, который в учебниках некоторых немецких земель назван «выдающимся немецким астрономом, родившимся в г. Торн», то есть в Торуни. Адрианна, моя младшая, семнадцатилетняя дочь, рожденная во Франкфурте-на-Майне, — сестра Иоанны, рожденной в Торуни, — встала на уроке физики в своей гимназии им. Альберта Эйнштейна и объяснила классу (и учителю), что Коперник не мог быть немцем, если родился там же, где родились ее прабабка, бабка и отец, «а они все поляки». Возможно, это слишком детская и наивная аргументация, но я испытал своего рода гордость, когда она рассказывала мне об этом.

Так называемые интеллектуальные газеты (например, «Die Zeit»), комментирующие решения стокгольмского капитула, пытались выяснить, почему именно этот, а не какой-то другой ученый был объявлен самым умным и что он сделал, чтобы заслужить себе такое отличие. Как правило, читатель совсем не понимает, о чем пишет журналист. Главным образом потому, что трудно понятно писать о том, чего сам не понимаешь. Как в свое время сказал Эйнштейн, дважды удостоенный Нобелевской премии: «Считай, что ты ничего не понимаешь, если ты не в состоянии понятно объяснить это своей бабушке».

С другой стороны, трудно винить журналистов, если сами лауреаты не могут (не только своим бабушкам) доступно объяснить, за что они получили свою премию. Несколько дней назад я смотрел по Би-би-си интервью с одним из нынешних лауреатов Нобелевской премии в области физики (за исследования в области сверхтекучести и сверхпроводимости). Я никогда не стану бабушкой, а кроме того, я пять лет изучал физику, но, несмотря на это, я не слишком много понял из его рассказа. Редактор, бравший интервью, делал умное лицо и вежливо поддакивал даже тогда, когда лауреат перешел на птичий язык и стал использовать терминологию, которой нет даже в самых новых изданиях специальных физических энциклопедий.

Лично я против присуждения Нобелевских премий. Работа комитета при Шведской академии наук напоминает мне вердикты судей, оценивающих выступления фигуристов. Я никогда не мог понять, как они различают выступление, получившее оценку 5.8, от выступления, оцененного в 6.00.

Кроме того, считаю, что в наше время при всеобщей доступности информации ни одно из фундаментальных открытий не является на сто процентов пионерским и всегда базируется на открытиях других ученых.

Никогда не забуду того разговора, который у меня состоялся на эту тему в декабре 1999 года в одном из шикарных ресторанов в лондонском Сохо во время моего пребывания на ежегодной конференции и информационной выставке «Online Meeting». Эта конференция хоть и не имеет высокого научного ранга, но постоянно притягивает в Лондон химиков-информационщиков из всех самых значительных научных центров мира. Циники, с которыми я в данном случае соглашусь, считают, что пребывание в Лондоне в районе двадцатых чисел декабря — хороший повод сделать рождественские покупки на Оксфорд-стрит или в изысканном магазине «Харродс». Что-то в этом есть, потому что редко на какой другой конференции я встречаю столько жен моих досточтимых ученых коллег.