19-я жена

В Доме Собраний было жарко и неприятно из-за набившейся туда массы людей. Многих мне никогда раньше не приходилось встречать. Судя по простой одежде и засаленным швам, это были поселенцы из дальних мест, проехавшие целый день или даже дольше, чтобы послушать проповедника. Описывать подобные сцены, замечу я, очень важно для понимания демографических особенностей многоженства. Позвольте мне для примера описать лишь одну скамью. Поблизости от того места у стены, где стояли мы с мамой (а Аарон тем временем поигрывал своим карманным ножом!), была длинная скамья, на которой в христианских собраниях обычно умещались две-три семьи. Однако я обрисую вам, кто сидел здесь в этот грозно-торжественный вечер: во-первых, отец (отец — всегда в первую очередь!) — фермер в заплатанной рубахе, затем его миловидная молодая жена, стройная в тугом корсаже, затем еще одна жена, старше по возрасту, с рыжеватыми волосами, тревожно пробитыми седыми прядями: у нее на коленях — семи- или восьмилетний мальчуган, очень нуждающийся в том, чтобы ему вытерли нос, и еще трое его маленьких братьев и сестер, втиснувшихся на скамью рядом с ней; за ними женщина еще старше второй, у нее сухие, тусклые, цвета буйволовой кожи волосы и вид такой изможденный, что наводит на мысли о трудных днях ее жизни; рядом с нею — два паренька того же возраста, что Аарон, кадыки на тонких шеях что булыжники. И так как таков порядок, за ними еще одна женщина, еще старше, ее волосы слишком жестки и курчавы, чтобы удержаться в аккуратном пучке, голова ее сидит прямо, с достоинством и грацией, на полной немолодой шее. У нее одна дочь, совсем взрослая, осанистая и незамужняя. Могу только предположить, что они снимают койки в доме этого фермера. Я совершу самонадеянный скачок и предположу еще, что сидящий в начале скамьи отец не посещал свою первую жену уже лет десять. Вот я и представила вам, как могла рельефнее, обычную пейсонскую семью.

Наконец, в четверть девятого, Старейшина Хоуви встал перед собравшимися.

«Братья и Сестры, я здесь, чтобы сказать вам, что каждый из вас, будь то мужчина или женщина, дитя или родитель, греховен. Однако каждый из вас уже сделал первый шаг к искуплению, ибо сегодня вечером явился сюда. — Проповедник продолжал в том же духе почти двадцать минут, обвиняя в грехе каждого из присутствующих. Он убеждал нас, что все мы прокляты и такими останемся, если не очистим наши души исповедью. — Ну а теперь, кто станет первым исповедующимся в воровстве, обмане, в похотливых вожделениях сердца, в предательстве и подлоге, в вероломстве и, упаси его Господь, в недостатке религиозного рвения?»

У Старейшины Хоуви был прекрасный, просто ангельский цвет лица, еще более подчеркнутый темными вьющимися волосами. Его трогательная юношеская внешность резко контрастировала с пугающими словами его проповеди, и это каким-то образом заставляло его аудиторию слушать еще более внимательно.

«Неужели вы можете полагать, что я приехал сюда ради пустой риторики? Неужели вы можете полагать, что я, задавая этот вопрос, лишь использую ораторский прием? Мои вопросы не суть вопросы проповедника, отвечать на которые следует в тайниках собственных сердец. Это вопросы преобразователя и спасителя души. Я спрашиваю вас здесь и сейчас: кто готов раскаяться? Есть лишь один путь к Спасению: раскайтесь, откройте ваши грехи и позвольте себе быть окрещенными заново! Так случилось, что именно теперь для вас настало время открыть свои сердца и покаяться!»

Он вглядывался в своих слушателей, и каждый из нас ощущал, что он смотрит прямо к нам в души и видит там ложь и обман. Мое сердце стучало часто-часто — так я была напугана его способностью разгадать самую тайную правду обо мне. Во мне стало нарастать стремление заговорить. Я чувствовала, что проповедник хочет, чтобы среди сотен присутствующих исповедалась именно я — в качестве примера другим. Но в чем мне покаяться? Правда, я позавидовала, что у Мисси Хорман есть подбитая бархатом накидка. Я молилась о том, чтобы мой папа вернулся поскорее, пусть даже не закончив Миссию, оставив там, в Англии, неспасенные души. Один раз я обозвала Брата Бригама «толстой свиньей» (конечно, не в лицо!). Это ли хотел услышать Старейшина Хоуви?

Он ходил взад и вперед по сцене, продолжая свои призывы, пока наконец наша соседка, миссис Майтон, не вскочила со своего места.

— Сестра, что ты сотворила?

— Я согрешила.

Ахи и пощелкивания языками наполнили зал.

— Скажи нам, каковы твои прегрешения?

— Тяжело говорить.

— Однако ты уже встала. Мы точно знаем, что ты виновна. Теперь ты должна рассказать нам о своих ошибках, и мы поможем тебе искупить их.

— Не могу. Они меня за это возненавидят.

— Кто?

Миссис Майтон крутила в руках, словно выжимая, платочек. Она была вдова и пришла в Дом Собраний со своей незамужней дочерью Конни, которая плохо видела в темноте. Старейшина Хоуви подбадривал миссис Майтон:

— Вы солгали?

— Ну…

— Вы украли?

— Ну…

— Говорите же, Сестра. Сотни людей ожидают вас.

— Ну ладно. Я скажу. Я взяла ее курицу.

— Чью курицу?