1900. Русские штурмуют Пекин

Дворцы — верх китайского искусства, вкуса и фантазии. Китайская императрица бросила их на произвол судьбы. Я спустился вниз с горы и с благоговением стал осматривать неведомый мир. Точно сказка за сказкой раскрывались безмолвные дворцы, утопавшие в китайской пышности и поэзии. Я увидел двор, мощеный, с огромными чугунными курильницами, драконами и фениксами. Это был великолепный «Красный дворец», на красных столбах, под серой черепичной крышей.

Мы вошли во дворец — двери взломали. Палата во весь дворец. Посредине трон из черного дерева, с желтыми подушками. По бокам павлиньи опахала. Сзади зеркальная застава в иероглифах, в чудной золоченой раме. Сверху золотая надпись о счастье и добродетелях. Перед троном 6 курильниц для фимиама, огромные чаши для роз, две башни для воскурений. Трон стерегут восемь журавлей, две чудовищные морские собаки, два прекрасных феникса. Все — драгоценнейшее клуазоне [94]. По сторонам — роскошные трюмо, картины, вырезанные на камне, вазы, надписи и часы с птицами, колокольчиками и разными фокусами.

Но самые главные фокусы — направо и налево от трона. С одной стороны — девица танцует на канате, улыбается и кивает головой. С другой стороны фокусник (немец с лица) показывает кунштюки. При этом играет музыка, поет птица и часы показывают время.

^{Наши офицеры у Красного дворца}

Выйдя из этого удивительного дворца, я сел на лошадь и поскакал мимо закрытых дворцов, с опущенными занавесами снаружи. Предо мной открылось «Всесветлое озеро», окаймленное гранитной набережной, расписной галереей, причудливыми мостами, с островом посредине, где императрица любила искать уединение. Проскакавши по живописной галерее с электрическим освещением, я подъехал к главным прекрасным дворцам, с желтой крышей. Это были священные дворцы, в которых не было никогда ни одного европейца. Я и казачий офицер были первыми европейцами. Принц Генрих Прусский был допущен два года назад только в передние дворцы.

В башне на горе мы нашли три золоченых кумира Будды и его учеников. За башней, на самом верху горы, древняя кумирня, крытая прекрасной глазурью, играющей на солнце. Я спустился вниз и стал бродить по дворцам. Везде я видел посредине дворца трон, по сторонам вазы, курильницы, чаши. В одном дворце я нашел по сторонам тронной палаты две императорские опочивальни: одна сиреневая, другая голубая. Обе для императрицы. Везде я видел непомерное множество столовых часов, ламп, люстр, хотя освещение электрическое. Но еще больше фарфоровых ваз и изделий из яшмы. Дворцы украшались целыми тысячами яшмовых вазочек, чаш, фигур, картин, курильниц, цветов и т. д. Во всех дворцах мы находили музыкальные ящики, которые играли удивительные китайские романсы.

Я стал бродить по всему парку. Тут были прелестные аллеи, лотосовые пруды, горы, рощи, дворцы, терема, беседки, балконы. Всюду изогнутые кровли, расписные стены, потолки, решетчатые окна, цветы и древние позеленевшие вазы. Увидя прекрасные розовые лотосы, я полез к воде, чтобы сорвать на память, и был, без сомнения, первый европеец, который провалился в пруд богдыхана.

* * *

Темная южная ночь быстро бледнела и уже снимала свои легкие непроницаемые покровы с «Горы десяти тысяч веков». Сквозь открытые решетчатые двери из утреннего сумрака глядела и сияла вечно юная Утренняя звезда. Нежными, как пыль, лучами она чуть-чуть освещала бронзовые потухшие курильницы и завядшие розы на фарфоровых блюдах с разрисованными цветами. И нарисованные цветы были так же хороши, как лежавшие на них и еще благоухавшие розы, которыми так недавно любовалась богдыханша.

Разноцветный феникс, распустив пышный хвост, стоял величаво подле трона и точно поджидал свою повелительницу-императрицу. Императорский пятипалый дракон, с жемчужиной в одной лапе, и сказочное чудовище Цилинь стерегли трон.

Под узорчатым потолком и на стенах были развешаны сделанные из дорогого дерева черные и красные надписи с благознаменательными иероглифами «Фу» («Счастье») и «Шоу» («Долголетие»). На одной надписи иероглифы говорили «Чан ло ву цзи» («Длится веселье без конца»). На другой надписи — «Дэ фынь ху лу» («Доблесть веет — милость орошает»). На третьей — «Ху синь юань цзи» («Любящее сердце — первое счастье»).

Откуда-то доносившиеся нежные звуки давно знакомой мелодии разбудили меня:

Привет тебе, приют счастливый!Здесь все о ней мне говоритИ все невинностью дышет…

Это была страстная песня влюбленного Фауста.

Из чудных упоительных звуков выливался точно живой образ несравненной и незабвенной Мравиной, и блистательная Мариинская сцена в Петербурге предстала моим грезам во всем своем великолепии. Вышел любимец толпы Фигнер и запел чарующую арию возрожденной любви… [95]