1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

В литературе нередко дело представляется так, будто концепция Ленина превратить партию в скелет всей советской системы возникла из-за того, что малограмотные депутаты рабочих и крестьянских Советов не могли справиться с задачами государственного управления. Проблема глубже. Для строительства СССР как большой системы нужна была именно партия нового типа — не классовая, а «соборная», соединяющая общности, которые недавно были сословиями, а не классами.

В целом за период НЭПа сложная проблема интеграции сельских Советов в систему государственной власти была решена. После Гражданской войны демобилизовался миллион младших и средних командиров, выходцев из деревень и малых городов центральной России — «красносотенцы». Они заполнили госаппарат, рабфаки и вузы, послужили опорой сталинизма.

4. Государство и диктатура пролетариата

В отношениях этих сущностей возникли острые противоречия, не менее сложные как в отношениях Советов и государства. Во всех политических партиях, в том числе и в дореволюционной партии большевиков, в представлениях общества господствовал принцип отношений классов, оформленный в теории классов и классовой борьбы Маркса. Марксисты считали, что социалистическая революция установит диктатуру пролетариата, а до этого, при капитализме, будет существовать гражданское общество — арена холодной борьбы классов.

Маркс, развивая эту теорию, сделал такой вывод в «Критике Готской программы» (1875): «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».

Массовое сознание в России этого не принимало. Бердяев писал: «В мифе о пролетариате по-новому восстановился миф о русском народе. Произошло как бы отождествление русского народа с пролетариатом, русского мессианизма с пролетарским мессианизмом. Поднялась рабоче-крестьянская, советская Россия. В ней народ-крестьянство соединился с народом-пролетариатом вопреки всему тому, что говорил Маркс, который считал крестьянство мелко-буржуазным, реакционным классом».164

В течение 1917 г. до Октября численность партии большевиков увеличилась в 15 раз, и большинство их мыслили не в категориях Маркса, а как описал Бердяев. Сразу после Октября диктатура пролетариата (в союзе с крестьянством) понималась как власть абсолютного большинства, которая сможет поэтому обойтись без насилия — с таким основанием в Октябре отпускались под честное слово юнкера и мятежные генералы.

По мере обострения обстановки упор делался на слове диктатура, и метафора использовалась для оправдания насилия. К неклассовому пониманию «диктатуры пролетариата» крестьяне были подготовлены, она воспринималась как диктатура тех, кому нечего терять, кроме цепей — тех, кому не страшно постоять за правду. Пролетариат был новым воплощением народа, несущим избавление — общество без классов.

Между ветеранами и социальной базой партии большевиков возникло расхождение в понятиях, им придавали разные смыслы. Ленин в разных формах объяснял образованным марксистам-большевикам, что в реальности общество гетерогенно

, оно состоит из разных общностей, и что в государстве правящая партия не может действовать согласно идеалам и интересам одного класса, что задача власти — разные общности соединить в союз. Актив партии воспринимал это с трудом, хотя различия интересов и ценностей были очевидны и видны сегодня.

Пришвин вспоминает два разговора (1919 г.): «Был митинг, и некоторые наши рабочие прониклись мыслью, что нельзя быть посередине. Я сказал одному, что это легче — быть с теми или другими. “А как же, — сказал он, — быть ни с теми, ни с другими, как?” — “С самим собою”. — “Так это вне общественности!” — ответил таким тоном, что о существовании вне общественности он не хочет ничего и слышать». Потом беседовал он с одним большевиком о коммунизме в присутствии постороннего мужика: «Долго слушал нас человек мрачного вида, занимающийся воровством дров в казенном лесу, и сказал: — Я против коммуны, я хочу жить на свободе, а не то что: я сплю, а он мне: “Товарищ, вставай на работу!”».

В тот момент опровергать догму Маркса и его классовую теорию диктатуры пролетариата было невозможно — для многих эта догма была предметом веры. Теоретический вопрос породил политический конфликт.