1917: Государь революции

Генерал наклонился к Мостовскому и громко зашептал, постоянно сбиваясь с мысли:

– Штабс-капитан, мы с вами товарищи по несчастью. И мы должны держаться вместе. У меня есть друзья тут в Париже… Я же когда того… сразу в посольство… да… Все не просто так! Благодарность, да… О! Я им много тогда рассказал… И сейчас тоже того… много рассказываю… Очень… Но где благодарность? Что взамен? Мерзавцы!

Иванов вскочил с места, опрокинув стул, и, пошатнувшись, проорал:

– Мерзавец! Счет!

И попытался усесться на валяющийся стул.

Мостовский подскочил и, подхватив под руки генерала, бережно усадил его на стоящий за соседним столиком стул.

Старик благожелательно посмотрел на «собеседника» и отечески похлопал его по щеке.

– Эх, штабс-капитан, штабс-капитан… Дурак ты, штабс-капитан… Бежать тебе надо, вот что я тебе скажу…

– Ваше высокопревосходительство, – Мостовский впервые подал голос с момента начала «разговора», – вы очень устали, вам отдохнуть нужно.

Генерал изобразил задумчивость и пьяно кивнул.

– Да, устал я, – после чего добавил, ни к кому не обращаясь: – Такая вот благодарность взамен…

– Ваше высокопревосходительство, позвольте отвезти вас домой. Сейчас вызову такси.

Иванов поднял голову, совершенно осоловело взглянул.

– Такси? Пожалуй… Извольте, голубчик… Этим мерзавцам нельзя верить!

Мостовский помог подняться генералу и повел его к выходу. Рассчитавшись с гарсоном, к Иванову с другой стороны подошел еще один человек и помог сесть в машину. Затем, захлопнув дверь за Мостовским, сел за руль.

– Нарезался, вашвысокородь? – спросил Урядный, покосившись на спящего генерала.

– Не то слово, – усмехнулся Мостовский. – Давай, братец, в посольство.

– Это мы могем, не извольте сумлеваться!

– Слушай, братец, – вдруг поинтересовался имперский комиссар, – все хочу у тебя спросить, ты же и по-русски говоришь не приведи Господь, откуда ж ты французский знаешь-то?

Урядный пожал плечами.

– Дык, мамка-то моя была горничной у барыни, ну и чтоб барчуку, значиться, веселей было учиться, меня ему в компанию определили. А поскоку барчука драть розгами воспрещалось, то учитель, значиться, на мне за нас двоих-то и того, отыгрывался. Драл пошто зря, ну и за каждую ошибку, значиться, тоже драл. Вот науки свои мне аккурат и вбил, вот.

Мостовский рассмеялся.

– Мальчик для битья, значит! А что ж он тебе русский язык не вбил как следует?

– Ну, дык, он его нам и не преподавал, он другие науки преподавал. А русскому языку барчука другой учил, а он меня, значиться, не драл розгами.

Урядный помолчал, а затем добавил вдруг:

– Мы, вашвысокородь, еще в англицком могем, ежели что.

– Да ты кладезь знаний! – Мостовский хитро посмотрел на Урядного. – А ты точно из крестьян или темнишь что-то?

Тот насупился.

– Ладно, не обижайся. Вот мы и приехали.

Выгрузив ценный груз и раздав указания, имперский комиссар повернулся к Урядному.

– Вот и все. Прошло тихо и гладко. Зря посол так нервничал. А ты молодец, быстро генерала нашел.

Урядный пожал плечами.

– Дык, ничего хитрого. Полковник указал примерный район. Я иду, а он сидит.

– Везучий ты, шельмец. Замолвлю за тебя словечко перед государем!

Унтер вытянулся:

– Рады стараться, ваше высокоблагородие!

Глава VI. Выбор будущего

Москва. Кремль. Собор Спаса преображения на бору.

18 (31) марта 1917 года

Лишь потрескивание свечей нарушало тишину древнего храма, и лишь свет свечей немного рассеивал тот полумрак, который не в силах был рассеять естественный свет, поступающий из узких маленьких окон.

Зажатый со всех сторон высокими корпусами Большого Кремлевского и Теремного дворцов, собор казался маленьким и словно игрушечным. Впрочем, домовой храм многих поколений русских правителей повидал за свои шесть с лишком веков всякое. Построенный, по преданию, первым московским Рюриковичем, видел он и величие великокняжеской усыпальницы, и упадок запустения во времена Тохтамыша и Наполеона, познал разрушения, пожары, поджоги и перестройки. Видел он и пышность торжественных богослужений, и многолетнюю тишину забвения. К счастью, сноса 1931 года он еще не видел и, надеюсь, не увидит.

Вероятно, мои предшественники точно так же стояли здесь. Возможно, они истово молились, возможно, просто размышляли в тишине. Стоял и я.

По моему приказу в собор никого не пускали. Службы не было. Тут вообще никого не было. Только я и древние образа, взирающие на меня со всех сторон. Какую ношу ты взвалил на себя, человечек? По плечу ли тебе сия ноша? Сдюжишь ли? Не облажаешься?

Впрочем, про «облажаешься» это я уже от себя добавил. Потому как предстояло мне сделать выбор, от которого зависело будущее, и лучшего места для размышлений найти мне было трудно.