1918 год

Раз все спокойно, я решил не высылать и походного охранения. Неровен час, опять за кого-нибудь примут. Перед большим привалом отправил квартирьеров в первое попавшееся село. Отпуская их, предупредил, как было приказано:

– Никаких повстанцев здесь нет. Найдите старосту, предупредите, что понадобится сено. Потом поезжайте к батюшке, спросите, нельзя ли у него остановиться офицерам.

Мы были в версте от села, когда мне показалось, что я схожу с ума. Мимо ушей визжали пули. Нет, все их слышат… Моя маленькая колонна без команды остановилась. Квартирьеры несутся, пригнувшись к шеям лошадей. Пули чаще. Это какой-то бред, но ничего не поделаешь… Надо вывертываться. Уходить поздно. Меньше чем в версте от нас разворачивается конница. Подаю команды. На позиции все, что у меня есть – два орудия, с десяток стрелков и один пулемет Максима. Пожилой пехотный капитан со строгим лицом сам ложится за пулемет. Если мы не отобьемся – конец. Кругом ровное поле. Перед тем, как скомандовать «огонь!», еще раз поднимаю бинокль. Никакого сомнения… Пиджаки, свитки, у одних винтовки через правое плечо, у других через левое. Лава медленно подвигается на нас. Люди следят за каждым моим движением. Им, беднягам, хочется жить. Чтобы казаться спокойнее, кладу руки в карманы. Орудия уже заряжены, пулемет наготове, стрелки тоже. Осталось немногим больше тысячи шагов. Больше медлить нельзя.

– Огонь!

Слабый ружейный залп. Пушки, щелкнув курками, не выстрелили. В пулемете задержка после первого патрона. У меня в ладонях ледяные иголочки. Бросаюсь к орудиям. В одном заел патрон, в другом отлупившийся кусок краски попал в стреляющее приспособление. Капитан возится с пулеметом. Утром все было в порядке. Конница топчется на месте. Если пойдут в атаку, мы кончены…

Чтобы не волновать номеров, не тороплю. Разбирают затвор меньше чем в версте от конницы. Секунды нестерпимо длинные. Нащупываю в кармане предохранитель браунинга. Перевожу на «Feu». Живым я мужикам, во всяком случае, не сдамся. Одной хлеборобской семье недавно прибили руки к столу и оставили так умирать.

Нет, всадники остановились. Слава Богу, пушки готовы. Номера снова вкладывают спасительные шрапнели. Открываю беглый огонь. Лава быстро отходит в село. Надо расчистить себе дорогу. Еще два патрона, еще два патрона… Пулемет никак не может выздороветь.

– Господин поручик, мужики говорят, что там немцы.

– Стой! Вынь патрон!

Когда же этот бред кончится… Взяв с собой нескольких конных, еду на разведку. Приближаемся редкой лавой к окраине села. Винтовки у всех наготове. Кучка парней в серых шинелях. Безоружные. Подъезжаем вплотную.

– Кто здесь в селе? Говорите правду!

– Та якись бандити…

Больше, собственно, разговаривать нечего. Надо галопом уводить разъезд, пока не поздно. Все-таки я переспрашиваю:

– Какие бандиты?

– Хиба ж я знаю… Паны, буржуи и немцы.

Ругаться не люблю, но на этот раз, должно быть, далеко было слышно, как я помянул восходящих родственников этого парня. Велел ему сейчас же идти к начальству «бандитов» и рассказать, в чем дело. Пусть вышлют человека с белым флагом. Жду четверть часа, а потом открываю огонь. Ехать сам я не решился. После того, как едва не погиб под Денисовкой, не хотелось рисковать.

За пять минут до срока ультиматума из села показался экипаж с поднятым верхом. Над ним трепыхалось большое белое полотнище. Люди сразу повеселели. Значит, правда, не повстанцы. С двумя разведчиками я выехал навстречу «мирной делегации». Какой-то штатский с винтовкой, начальник державной варты в серой полицейской шинели и германский офицер. Вид у всех сконфуженный.

Повторение вчерашней истории… На этот раз, никого не предупредив, сюда отправился оперировать хорольский Куринь вместе с немецкой пехотой. Обмундирования у хорольцев пока нет, ездят кто в чем попало. Моих людей приняли за разведку повстанцев. Открыли огонь в упор. Едва не убили. Согласны с тем, что мы все одеты по форме и совершенно не похожи на большевиков, но вот так вышло… Когда открыла огонь артиллерия, сразу поняли, что это должен быть лубенский Куринь, но уже не могли предупредить. Моя первая шрапнель – перелет по коннице – едва не перебила германский штаб. Впрочем, смертельно ранена только одна лошадь: люди не пострадали. Все – и германцы, и начальство хорольского Куриня – согласны с тем, что при данной обстановке я не мог не открыть огня. Стоим посредине улицы с картами в руках и мирно беседуем. Острый разговор, положим, был, но при первой встрече. Наши офицеры упрекали хорольских «парламентеров» в том, что они выводят людей в поле в таком виде, что их на самом деле не отличишь от большевиков.