1918 год

Нас удерживала в Лубнах больше всего привычка и любовь к своей части – один из самых сильных факторов в военной жизни. Между тем во второй половине августа Куриню был нанесен окончательный удар. Генерал Литовцев распрощался с нами и уехал в Киев. Союз «Наша Родина», формировавший Южную армию, пригласил его на пост начальника штаба корпуса. В речи на прощальном обеде у «Давида» генерал вскользь упомянул, что Куринь потерял теперь свое значение, и звал всех желающих записываться в новую армию, которая будет бороться за русское дело и под русским флагом. Лично мне генерал предлагал сразу ехать с ним в Киев. Я решил пока подождать. Для меня не было ясно, во что выльется Южная армия.

После отъезда атамана жизнь в отряде начала замирать. К числу претендентов на его имущество присоединился повитовий староста С. Н. Грачев, до того времени неизменно поддерживавший Куринь и Литовцева против Александровича и его штаба. Должно быть, с целью ускорить ликвидацию отряда он настоял на запрещении нам производить реквизиции овса и сена. Денег на покупку у Куриня не было. Ассигновка по-прежнему задерживалась.

Пришлось лошадей пасти захватным порядком на лугах Лубенского монастыря, благо, монахи не особенно протестовали. Во второй половине августа травы уже мало. Без овса лошади начали быстро слабеть и тощать. Какие бы то ни было походы стали невозможными. Настроение сразу у всех стало падать – ясно было, что свыше решили Куринь так или иначе ликвидировать.

Мне тяжело было смотреть, как отличные кони взвода обращаются в вялых, полуголодных животных с взъерошенной шерстью. Жалко было своей летней работы. Из-за интриг и игры самолюбий разрушалось живое и нужное дело.

Нелегко было заставлять полуголодных людей пасти ночами, часто под дождём, наших слабеющих коней. Днем они слишком обращали на себя внимание на чужих лугах. Обыкновенно «в ночное» отправлялись два приятеля-кадета, князь Волконский и Мосолов. Шли добровольно. Оба очень любили лошадей. Возвращались на рассвете продрогшие и часто промокшие. В этот год сентябрь и октябрь были удивительные, но в августе часто шли дожди.

Мы сопротивлялись, как могли, но надо было искать решение. Долго взвод так существовать не мог. Приходилось определять и свою личную судьбу. У меня было много влиятельных знакомых на Украине. Устроиться мог. И раньше я служил в Курине не потому, что деваться было некуда. Еще при Центральной Раде намечалось мое назначение представителем украинской армии при штабе VIII германского корпуса в Харькове. Должность, совершенно не соответствовавшая моему возрасту и чину, но времена были полуреволюционные. Лица, которые хотели устроить это назначение, находили, что я хорошо сговариваюсь с немцами и смогу быть в этом отношении полезным в масштабе, больше чем уездный.

О возможностях, открывшихся в первые дни после переворота, я уже говорил, также как и о предложении начальника дивизии и командира артиллерийской бригады. Одно время я согласился было на предложение определить меня членом-приемщиком военно-ремонтной комиссии. Это была пора моих лошадиных увлечений. Опять-таки мне доказывали, что следует применить свои знания в большем масштабе. Может быть, в конце концов назначение и прошло бы, но я не хотел ждать.

Единственный раз я сам сделал попытку «устроиться», вернее, только навел справки на этот счет. Когда был в отпуске в Каменец-Подольске, узнал, что там формируется кадр конно-артиллерийского дивизиона. Захотелось пожить со своими. С 1913 г. я провел дома только несколько месяцев. Маме очень понравился мой план. Я подумал о том, что можно будет перетянуть в Каменец многих наших людей из Лубен. Явился в управление дивизиона. Приняли очень любезно. Офицеры лубенского артиллерийского взвода носили форму украинской конной артиллерии. Думаю, что с некоторым правом во всей Украинской державе, кроме конно-горной батареи Запорожской дивизии, наш взвод был единственной конно-артиллерийской частью, существовавшей на бумаге. Однажды генерал-инспектор украинской кавалерии, прибывший в Лубны, пожелал произвести осмотр конского состава. Была устроена выводка. Похвала старого кавалерийского генерала была мне очень приятна.

В Каменец-Подольске мой доклад о лубенском взводе выслушали очень внимательно, но сейчас же спросили о самом важном – как я был выпущен из Михайловского артиллерийского училища – по конной артиллерии или нет. Узнав, что я полевой артиллерист старой армии, вежливо отказали. Принимают только коренных конников. Из Каменца я уехал ни с чем. Можно было, правда, произвести нажим в Киеве, но навязываться мне, понятно, не хотелось.

Во всяком случае, я мог выбирать. Ресторанная карьера мне не грозила. После некоторых колебаний решил, что под «чужим флагом» больше служить не буду. Запишусь в Южную армию. В числе обстоятельств, побудивших меня принять это решение, был и разговор с одной девушкой, с которой я был очень дружен в гимназические годы. Увидев меня в форме украинского конного артиллериста, она сказала: