1919

- Если бы Бад разбился во Франции, у меня не было бы этого чувства... Но тут... Джо, кто-то несет непосредственную ответственность за смерть моего брата. Я хочу пойти и поговорить с ним, вот и все. Я не стану делать глупости. Вы все считаете меня сумасшедшей, я знаю, но я думаю о всех других девушках, братья которых учатся в авиационных школах. Человек, принимавший эти аэропланы, - изменник родины, его следует расстрелять как собаку.

- Послушай, Дочка, - сказал Джо, приведя ее в гостиницу, - мы воюем. Жизнь отдельных индивидуумов не может идти в счет, сейчас не время давать волю личным чувствам и заниматься критикой властей. Когда мы поколотим гуннов, у нас будет сколько угодно времени на разоблачение невежд и негодяев... Такова моя точка зрения.

- Хорошо, спокойной ночи, Джо... Смотри береги себя... Когда ты начинаешь летать?

- Недели через две.

- Как Глэдис и Банни?

- Спасибо, очень хорошо, - сказал Джо, его голос как-то странно дрогнул, и он покраснел. - Они в Талсе у миссис Хиггинс.

Она легла в кровать и лежала неподвижно, охваченная спокойным, холодным отчаянием, она так устала, что не могла заснуть. Когда забрезжило утро, она пошла в гараж и вывела свою машину. Она сунула руку в карман на дверце, чтобы убедиться, там ли ее сумочка, в которой всегда лежал маленький револьвер с перламутровой рукояткой, и поехала на аэродром. Часовой у ворот отказался пропустить ее, и она послала записку полковнику Морриси, папиному другу, о том, что ей необходимо немедленно повидаться с ним. Капрал был очень любезен и предложил ей стул в маленькой конторке у ворот и через несколько минут сообщил, что полковник Морриси просит ее к телефону. Ода заговорила с ним, но не знала, что сказать. Письменный стол, и комната, и капрал закружились перед ней, и она потеряла сознание.

Она пришла в себя в штабной машине. Джо Уошберн вез ее обратно в гостиницу. Он гладил ее руку, приговаривая;

- Ничего, ничего, Дочка.

Она уцепилась за него и расплакалась, как маленькая. В гостинице ее уложили в кровать и дали ей брому, и доктор позволил ей встать только после похорон.

С тех пор про нее говорили, что она чуточку помешанная. Она осталась в Сан-Антонио. Там было весело и оживленно. Весь день она работала в питательном пункте, а по вечерам развлекалась, ужинала и танцевала, каждый вечер с другим офицером-летчиком. Все ее знакомые очень много пили. Она чувствовала себя, как в те времена, когда ходила на школьные балы, она жила в ослепительно ярком тумане ужинов, и огней, и танцев, и шампанского, и разноцветных лиц, и одинаково деревянных мужчин, танцевавших с ней, только теперь в ее голосе звучала ироническая нотка, и она позволяла тискать и целовать себя в такси, в телефонных будках, на задних дворах.

Однажды вечером она встретила Джо Уошберна на вечере, который устраивала Ида Олсен в честь нескольких мальчиков, отправлявшихся в Европу. Она впервые видела Джо пьющим. Он не был пьян, но было видно, что он выпил очень много. Они ушли на кухню и в темноте сели рядышком на ступеньки заднего крыльца. Была ясная жаркая ночь, полная звона кузнечиков, и резкий жаркий ветер шевелил сучья деревьев. Вдруг она взяла Джо за руку:

- Ах, Джо, как это ужасно.

Джо заговорил о том, что он очень несчастен в браке, что он зарабатывает большие деньги на арендованных им нефтяных участках, но что его это нисколько не трогает, что он устал от военной службы. Его назначили инструктором и не отпускают в Европу, и в лагере он прямо сходит с ума от скуки.

- Ах, Джо, я тоже хочу в Европу. Я веду здесь такую глупую жизнь.

- С тех пор как умер Бад, ты ведешь себя довольно странно, Дочка, услышала она мягкий низкий протяжный голос Джо.

- Ах, Джо, я бы хотела умереть, - сказала она и положила ему голову на колени и заплакала.

- Не плачь, Дочка, не плачь, - заговорил он и вдруг начал целовать ее. От этих поцелуев, жестких и яростных, она беспомощно обвисла в его руках.

- Я никого, кроме тебя, не люблю, Джо, - сказала она неожиданно спокойно.

Но он уже овладел собой.

- Прости меня. Дочка, - сказал он спокойным, адвокатским голосом, - не знаю, что со мной случилось... Должно быть, сошел с ума... Эта война всех нас сведет с ума... Спокойной ночи... Вот что... ты... э-э... вычеркни все это из памяти, понимаешь?

Ночью она не сомкнула глаз. В шесть утра села в свой автомобиль, накачала газолину и масла и укатила в Даллас. Было яркое осеннее утро, в лощинах лежал голубой туман. Сухие маисовые стебли шелестели на желтых и красных осенних холмах. Она приехала домой поздно вечером. Папа еще не ложился, в пижаме и халате он читал известия с театра войны.