1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ)

Когда мы выехали из Кремля, я поразился тому, что машин в Москве почти не ездило. Они встречались на улицах, но, одиночные. Сплошного автомобильного потока, к которому я привык в двадцать первом веке, не было и в помине. А встречных повозок на конной тяге попадалось гораздо больше, чем авто. Да и улицы столицы Советского Союза освещались редкими фонарями очень неважно, а слабенькие фары нашей машины почти не разгоняли утренний зимний сумрак. Тем более, что пошел довольно плотный снег. И видимость совсем упала. А на заднем сидении было просто холодно.

Определив больной спине то положение, при котором дорожные неровности чувствовались немного меньше, Вячеслав по своей привычке потянулся к портфелю, пытаясь достать из его бокового кармана пачку папирос. На что я тут же принял меры, снова напомнив о себе судорогами в пальцах. Менжинский опять удивился, похоже, не придав должного значения нашему вчерашнему общению внутри ограниченного пространства черепной коробки. А, между тем, я с того момента немного окреп.

— Куда! А ну-ка оставь в покое папиросы! — велел я ему мысленно, еще крепче скрутив судорогами наши с ним пальцы, шаловливо потянувшиеся к куреву.

— По какому праву ты мне приказываешь, шизофрения? — возмутился он, сразу же вспомнив о вчерашнем инциденте.

— По праву инстинкта самосохранения, — сказал я. Потом добавил:

— Сейчас ты возьмешь свои папиросы и подаришь их шоферу, чтобы больше никогда не курить.

— Да пошел ты куда подальше, морализатор! — возмутился он.

— Ладно. Ты не оставляешь мне выбора, — проговорил я.

Впервые захватив управление нашей с ним правой руки, я схватил папиросную пачку и выкинул ее на дорогу через приоткрытое боковое окно. После моей импровизации Менжинский посмотрел на свою правую руку, словно бы видел ее впервые. Необычность реакции собственного организма заставила его задуматься. А я подлил масла в огонь, сказав:

— Ты же умный человек! Сам прекрасно понимаешь, что курить сверх всякой меры нельзя без вреда здоровью. И что надо бросать эту вредную привычку.

— Я так долго курил, что уже не смогу вот так сразу взять и бросить, — проговорил он мысленно уже без агрессии, словно бы смирившись с моим присутствием в своей голове.

— Ну, совсем резко бросать и не нужно. Иначе будет слишком сильное потрясение для организма. Давай, для начала, на первом этапе сократим количество папирос, выкуренных за день, скажем, до половины пачки, — предложил я план.

Удивительно, но Вячеслав согласился с моими доводами:

— Что ж, можно попробовать. Надеюсь, тогда ты от меня отстанешь?

— Нет, конечно. Мы теперь всегда будем вместе. Но, я плохого не посоветую, — порадовал я Менжинского.

— Понятно. Шизофрения неизлечима, — констатировал он, как человек, который когда-то мечтал стать врачом.

Между тем, мы подъезжали. Лубянскую площадь переименовали в честь Феликса Дзержинского еще в 1926 году. На ней располагалось трамвайное кольцо, а на месте, где потом, уже после войны, поставили Дзержинскому памятник, находился круглый фонтан. Замерзший и заснеженный, зимой он, разумеется, не работал. Дальше за фонтаном, на противоположной стороне площади, находился Сретенский монастырь, строения которого пока не подверглись сносу. И, разумеется, бывшее здание страхового общества «Россия», выделенное советской властью чекистам, стояло на своем месте напротив монастыря. Не будучи еще реконструированным, оно выглядело гораздо скромнее того Большого дома, который я помнил. Суета возле подъездов указывала на бурную деятельность. Начинался очередной рабочий день, и сотрудники спешили занять свои места в кабинетах.

Все гражданские, встретившиеся по дороге к большому кабинету на втором этаже, уважительно здоровались, чуть ли не кланяясь, а люди в военной форме отдавали честь Менжинскому, едва завидев его. Кто-то из сотрудников, наверное, своего начальника искренне уважал, но, в основном, перед ним заискивали, проявляя традиционное чинопочитание въевшееся в натуру служивых людей еще с дореволюционных времен и никуда не девшееся при новой власти. И мне еще предстояло нелегкое дело выделить из всей этой массы лизоблюдов по-настоящему преданных людей, которые станут исполнителями моей воли. Так я уже задумал. Дело оставалось за малым: воплотить задуманное в жизнь через самого же Менжинского. А для этого надо сначала выиграть внутреннюю борьбу наших личностей.