1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2 (СИ)

Я кивнул, а что еще мне оставалось? После чего смотрины нового Особого Комиссара, наблюдателя от высших партийных аппаратчиков за руководством ОГПУ, закончились, и оба посетителя удалились. А Сталин дослушал до конца мой прерванный доклад про оппозиционеров, сосланных в Горки, где теперь организовался Особый политический изолятор. Когда я закончил говорить, он снова затянулся своей трубкой, потом неожиданно выдал поручение:

— Я хочу, чтобы вы, товарищ Менжинский, не просто наблюдали за ними, а постарались бы внести раскол в их ряды. Поэтому делайте так, чтобы они между собой грызлись, словно собаки за вкусную косточку. Только определитесь сначала, кому из них такую косточку следует подкинуть, кому можно посулить некие блага за сотрудничество. Можете применять все эти ваши чекистские штучки с подслушиванием и с засылкой к ним провокаторов. Единство оппозиционеров для нас сейчас совсем нежелательно. Пусть они все время между собой грызутся. Не давайте им объединить усилия против нас. Даже в изоляции они остаются опасными. Надеюсь, что вы меня понимаете?

— Понимаю, товарищ Сталин, — сказал я, снова кивнув.

А генсек улыбнулся, проговорив:

— Тогда у меня есть предложение операцию по разобщению оппозиционеров так и назвать: «Косточка».

От Сталина в свою кремлевскую квартиру я вернулся уже ближе к полуночи. Напоследок генсек снова попросил меня полечить с помощью биоэнергетического массажа его больную левую руку. А потом, повеселев от облегчения после очередного лечебного сеанса, огорошил новостью, что принято решение, учитывая последние решительные действия руководителя чекистов по борьбе с оппозицией и его личное мужество, проявленное во время ликвидации преступной организации Генриха Ягоды, включить Менжинского в высший руководящий состав СССР. И на ближайшем внеочередном пленуме Председатель ОГПУ уже будет избран кандидатом в члены Политбюро.

Эта неожиданная новость меня больше удивила, чем порадовала. Я не был слишком самоуверен, отчетливо понимая, что даже с помощью личности самого Вячеслава, все еще недостаточно разобрался даже с текущими делами своей новой службы, не до конца пока понял все политические расклады, не совсем вошел в курс всего того, чем занималось ОГПУ в этом историческом моменте великого перелома от НЭПа к коллективизации и индустриализации первой пятилетки, а тут предстоит еще и лавировать между главными советскими бонзами! Как будто мне не хватает общения с самим Иосифом Виссарионовичем, с человеком достаточно сложным и мало предсказуемым! Конечно, я уже настроился на борьбу чекистов и партаппаратчиков, но я пока все-таки не совсем был готов решать еще и задачи руководства страной. Впрочем, меня никто об этом и не спрашивал. Так, похоже, решил сам Сталин. Возможно просто по той причине, что я, единственный из всех его приближенных, обладал полезным свойством лечить больную руку генсека. Вот он, наверное, и хотел приблизить меня к себе еще больше в качестве своего придворного целителя.

Теперь же еще предстояло решать, что делать не только с троцкистами, но и с навязанным мне Ежовым. Может, его просто заманить на какую-нибудь высокую крышу, да тихонько столкнуть оттуда этого сопляка, и дело с концом? А потом доложить Сталину, мол, залез Ежов туда, чтобы наблюдать лично за вверенным объектом наблюдения, желая, так сказать, проявить служебное рвение, да только поскользнулся нечаянно на вымороженном скользком кровельном железе. Но, не все так просто. Конечно же, за ним, как и за моим отношением к нему, будут тщательно наблюдать люди из секретного отдела ЦК. Имелась и такая специальная служба в распоряжении товарища Сталина. И я не сомневался, что каждый шаг нового Особого Комиссара при ОГПУ будет на контроле у партийцев. Потому действовать напрямую не годится. Сразу ликвидировать Ежова нельзя. Придется выжидать, пока наступит подходящий момент. В любом случае, с самого начала зверствовать он не станет. Ведь ему нужно хотя бы вжиться в коллектив Лубянки. А это получится не сразу. Да и должность у него все-таки сейчас больше надзорная. И на ней этот мерзкий гномик явно сиюминутно не обнаглеет до такой степени, чтобы начать репрессии. А значит, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы против него надежный компромат подготовить.

За время недолгой дороги домой пешком, топая в легких заграничных лакированных туфлях по свежему снегу, снова выпавшему на территории Кремля, который еще не успели убрать трудолюбивые кремлевские дворники, я вспоминал, напрягая память свою и Вячеслава, что нам, двум личностям Менжинского, известно об этом одиозном коротышке, который, если его вовремя не остановить, потом организует печально знаменитые репрессии 1937 года, вошедшие в историю СССР, как «Большой террор». Это был тот случай, когда я знал неизмеримо больше, чем Вячеслав, который, как выяснилось, никогда и не интересовался этим Ежовым.