1937. АнтиТеррор Сталина

Сталин тщательно подбирает слова, он (в отличие от Ворошилова) вовсе не настаивает на перспективах массовой чистки армии. Не надо торопиться, надо этот заговор «спокойно изучить». Сталин не намерен рубить с плеча, он будет изучать, принимать профилактические меры. Никто не должен был заподозрить его в террористических намерениях, под профилактикой имелись в виду уступки, способные удовлетворить офицерскую среду, чтобы больше не вызревали заговоры.

Ядро заговора разгромлено. Но если в зале сидят сообщники? Что им делать — срочно поднимать восстание в последней, отчаянной попытке выручить лидеров и спастись самим? Или затаиться? Сталин дает понять — выступать нет смысла, мы не планируем новых ударов по офицерству.

Никто не хотел умирать, все офицеры надеялись принять участие в будущей войне, в том числе и разоблаченные. 9 июня, накануне суда, Якир писал Сталину: «Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной борьбе на виду у партии — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства». Если Якир «подыгрывает» Сталину, будучи невиновным, то зачем? Сделка состоялась: показания в обмен на жизнь. Сталин в курсе (без него такие решения не принимаются). Тогда можно написать по-военному: задание партии выполнено, готов к новым указаниям. Или Якир считает, что его оклеветали без ведома Сталина? Тогда зачем признаваться в предательстве? Письмо приватное, не для публикации. Для Якира факт предательства очевиден, он убеждает Сталина, что его предательство — трагический эпизод, за который можно простить.

Сталин был уверен в своих подсудимых. 10 июня было принято нетривиальное решение — заговорщиков будут судить их коллеги. Было образовано Специальное судебное присутствие Верховного суда во главе с В. Ульрихом (ставший уже привычным судья на публичных процессах), в которое ввели заместителя наркома обороны Я. Алксниса, начальник штаба РККА Б. Шапошникова, командующего Дальневосточной армией В. Блюхера, командующих округами С. Буденного, И. Белова, П. Дыбенко, Н. Каширина. Большинство этих судей потом будут расстреляны. Зачем же вручать судьбу опасных заговорщиков в руки подозреваемых в заговоре военачальников. Вдруг одни начнут отрицать обвинения, а другие их оправдают. Но Сталин был уверен и в большинстве судей. Посмотрим, кто проявит колебания. На всякий случай 10 июня на большинство судей Примаков по настоянию Ежова дал показания об участии в заговоре. Подстраховываясь, Сталин не считал эти показания серьезными (Шапошников снова оказался упомянут, и ничего, выжил).

На процессе 11 июня Якир, Тухачевский, Корк и Фельдман произнесли развернутые речи. Все признали вину. Генерал Д. Волкогонов писал в 90-е гг.: «Едва ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят «заговорщики и шпионы». Думаю, что и у Тухачевского, и его сотоварищей могла где-то шевельнуться надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под одними знаменами, должен прислушаться, если не к зову справедливости, то хотя бы к традициям боевого товарищества… Но совесть в то время предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным и на этот раз».[307] Этот весьма распространенный среди «шестидесятников» взгляд на вещи был бы хоть сколько-нибудь оправдан, если бы Тухачевский и сотоварищи пытались доказывать свою невиновность в государственных преступлениях. Но они признавали свою вину в предательстве (хотя в разных формах и в разной мере). Если бы в бытность Волкогонова заместителем начальника Главпура в первой половине 80-х гг. группа офицеров признала свою вину в подготовке переворота (в том числе и на суде), что подсказала бы ему совесть политработника? В 1937 г. ситуация была еще более определенной. В заговоре обвинялись люди, которые реально могли совершить переворот, у которых были основания стремиться к изменению курса, которые и прежде вели «опасные разговоры» на эту тему. Они были воспитаны эпохой революционных переворотов и мятежей. Судьи имели и личные основания недолюбливать подсудимых, так что признания ложились на подготовленную почву. Почему бы Буденному не считать Тухачевского бонапартистом?

Примаков, Фельдман и Корк каялись безо всяких оговорок. Что касается Тухачевского, Уборевича и Якира, они тоже признавали свою вину в заговоре, отрицая только некоторые эпизоды обвинения. Как и в письме Якира Сталину, все они теперь унижались перед вождем, просили снисхождения за предательство.