1980 №1

Когда Питер был еще мальчиком, он дождь любил, но коту очень трудно под дождем. Мех у него слипся клочьями и больше не грел, холодный ветер хлестал прямо по обнажившимся полоскам кожи (а у котов кожа тонкая), и, как быстро Питер ни бежал, согреться он не мог. Холодно было и подушечкам на лапах, прикасавшимся к мокрым плитам. Но хуже всего было не это: весь город, совершенно весь, стал ему врагом.

Питер бежал, останавливался, опять бежал, опять стоял, думая, что больше бежать не в силах, но хлопала дверь или вывеска, разбивалась бутылка, и мальчик, обратившийся в котенка, кидался прочь.

Улицы снова изменились, и он все медленней бежал мимо огромных зданий и железных ворот, пересекая иногда узкие рельсы. Видел он и склады в слабом свете фонарей, а потом и доки, потому что дикое его бегство вело его вниз по Темзе.

Когда бежать он больше не мог, он заметил открытую дверь, из-за которой приятно пахло. За ней оказались мешки с зерном, а на полу была солома. Цепляясь за мешки когтями, Питер взобрался наверх, примостился поудобней и услышал:

— А ну брысь! Пошел, пошел…

Голос был нечеловеческий, но Питер все прекрасно понял, открыл глаза — и, хотя на складе света не было, ясно увидел большого бурого кота с квадратной головой и уродливым шрамом на носу.

— Простите, — сказал Питер, — я не могу уйти, я устал.

— Вот что, сынок, — сказал бурый кот. — Это место мое, понятно? Давай уматывай!..

— Никуда я не пойду, — с неожиданным упрямством сказал Питер.

— Ах, не пойдешь? — ласково сказал кот, хрипло заурчал и стал расти на глазах, словно его надували насосом. Питер успел пробормотать: «Да вы что, да тут места хватит…» — но кот прыгнул прямо на него и первым ударом сшиб с мешков, вторым — покатил по полу. Они единым клубком докатились до дверей, и, вылетая на улицу, Питер еще слышал последние угрозы.

Глава 3. ИМПЕРАТОРСКОЕ ЛОЖЕ

Когда Питер открыл глаза, он лежал на кровати, застеленной пунцовым шелком, а на желтом шелковом пологе красовалась большая буква «N» и над ней — корона. Здесь было мягко, сухо, тепло и даже хорошо, хотя все его кошачье тельце ужасно болело.

Потолок в комнате был высокий, и почти до самого потолка громоздились какие-то странные старинные вещи, покрытые

слоем пыли, из-под которого поблескивала парчовая обивка или золоченые украшения. Между кипами мебели тянулась паутина, и пахло здесь чем-то затхлым.

Вчерашний страх накатил на Питера, и он стал было думать о том, что никогда не увидит ни маму, ни папу, ни няню, как вдруг нежный голос проговорил совсем рядом:

— Слава богу, ожил!.. Я уж и не надеялась. Да, повозилась я с тобой…

Прямо над ним, обернув хвост вокруг передних лапок, сидела пестренькая кошка с белой грудкой, белым пятнышком на мордочке и серо-зелеными глазами в золотой оправе. Она была совсем тощая, мех да кости, но очень чистая: белая манишка сверкала, как горностай, и Питеру стало за себя стыдно. У него самого мех свалялся, даже виден не был из-под угольной пыли и запекшейся крови, и никто не поверил бы, что еще недавно он был снежно-белым котенком, тем более — чистеньким мальчиком.

— Простите, — сказал он. — Я уйду, как только смогу. Сам не знаю, почему я здесь. Я вроде бы умирал на улице.

— И умер бы, — сказала кошка, — если б я тебя не перетащила. Полежи-ка тихо, я тебя вылижу.

Собственно, ему хотелось вытянуться как следует на шелку и заснуть, но он вспомнил правила вежливости и ответил:

— Ну зачем вам беспокоиться…

Однако она мягко прервала его и, придерживая лапой, тщательно вылизала ему нос, потом между ушами, затылок, спинку, бока и, наконец, щеки. И ему вдруг припомнилось, как очень давно, в самом начале, мама держала его на руках. Он только учился ходить, и упал, и ушибся, а мама подхватила его, и он уткнулся лицом ей в шею. Она его гладила, приговаривала: «Сейчас пройдет… вот и все…» — и на самом деле боль ушла, сменившись покоем, уютом и радостью.

Так было и теперь, когда шершавый язык лизал его, снимая боль, как резинка стирает карандаш. Что-то заурчало и задрожало у него внутри, словно маленький мотор, и он заснул.

Оглядел он себя лишь тогда, когда проснулся. Мех был опять белый, пушистый, и воздух уже не касался царапин и ран. Кошка куда-то делась. Питер попытался встать, но не смог, лапки у него расползлись. Когда же он ел последний раз? Вчера (или позавчера?) няня дала ему завтрак. Он просто вспомнить об этом не смел, так он проголодался.

И тут он услышал тихий, нежный, мелодичный звук — что-то вроде «ур-ру…». Он обернулся и увидел кошку. Вспрыгнув на кровать, она положила к его лапам большую мышь и произнесла:

— Она хорошая, свежая. Сейчас поймала.

— Спасибо… — забормотал Питер. — Простите, я мышей не ем… — Питеру очень, очень не хотелось ее обижать.

— То есть я их никогда не ел… — понравился он.

— Мышей не ел?1 — воскликнула кошка. — Уж эти мне домашние кошечки!.. Да что там, сама такой была… Ничего, придется встать на собственные лапы, и без сливок перебьешься… Ладно, ешь.