1984. Дни в Бирме

Что бы ни было там написано, это наверняка связано с политикой. Он представлял два варианта. Один, гораздо более вероятный, что девушка – агент Мыслеполиции, как он и опасался. Уинстон не понимал, зачем Мыслеполиции прибегать к таким ухищрениям, но на то, вероятно, были свои причины. В записке может быть угроза, вызов в участок, приказ покончить с собой, какая-нибудь западня. Но был и другой, более безумный вариант, от которого он, как ни пытался, не мог отмахнуться. Что, если записка вовсе не от Мыслеполиции, а от какой-нибудь подпольной организации? Возможно, Братство все же существует! Возможно, девушка состоит в нем! Разумеется, идея бредовая, но она прочно угнездилась в его сознании, едва он нащупал бумажку. Только через пару минут он предположил другое, более разумное объяснение. И даже сейчас разум говорил, что записка, судя по всему, означает смерть, но ему все равно верилось в другое. Беспричинная надежда возрастала, сердце громыхало, и он с трудом сдерживал дрожь в голосе, бормоча цифры в речепис.

Уинстон свернул готовые задания в рулончики и засунул в пневматическую трубку. Прошло уже восемь минут. Он поправил очки на носу, вздохнул и подтянул к себе очередную стопку заданий, поверх которых лежала бумажка. Он развернул ее. Там было написано крупным неровным почерком:

Я вас люблю.

Несколько секунд он был слишком ошарашен, чтобы выбросить улику в провал памяти. Даже прекрасно понимая, как опасно проявлять к ней повышенный интерес, он поддался искушению перечитать эти слова, просто чтобы убедиться, что ему не показалось.

Оставшееся до обеда время он работал через силу. Уинстон никак не мог сосредоточиться на нудных заданиях, но еще труднее было скрывать смятение от телеэкрана. Он чувствовал, что внутри у него словно пылает огонь. Обед в жаркой, шумной, многолюдной столовой стал настоящим мучением. Уинстон надеялся в это время побыть немного в одиночестве, но как назло к нему подсел дебил Парсонс, перебивая едким потом жестяной запах рагу, и принялся без умолку тараторить о подготовке к Неделе Ненависти. Особый его энтузиазм вызывала двухметровая модель головы Большого Брата из папье-маше, которую изготавливал по такому случаю дочкин отряд Разведчиков. Уинстона неимоверно раздражало, что в окружающем гомоне он с трудом слышал Парсонса, и приходилось то и дело переспрашивать какую-нибудь ерунду. Один раз ему удалось перехватить взгляд девушки, сидевшей в дальнем конце помещения с двумя другими девушками. Она притворилась, что не заметила Уинстона, и больше он в ее сторону не смотрел.

Остаток дня прошел более сносно. Сразу после обеда Уинстон получил сложное и кропотливое задание, для которого потребовалось на несколько часов отгородиться от всех посторонних мыслей. Нужно было подделать производственные отчеты двухлетней давности, чтобы бросить тень на видного члена Внутренней Партии, попавшего в немилость. Такие задания хорошо удавались Уинстону, и на два с лишним часа он сумел вытеснить из мыслей девушку. Затем опять в памяти всплыло ее лицо, а вместе с ним возникло дикое, невыносимое желание остаться одному. Иначе не получится обдумать новое положение вещей. Но сегодняшний вечер предстояло провести в Центре досуга. Закинув в себя безвкусный ужин в столовой, он поспешил в Центр, чтобы принять участие в идиотском заседании «дискуссионной группы», сыграть две партии в настольный теннис, опрокинуть несколько стопок джина и высидеть получасовую лекцию на тему «Ангсоц в отношении шахмат». Он изнывал от скуки, но в кои-то веки не испытывал побуждения улизнуть из Центра. Когда Уинстон увидел слова «Я вас люблю», в нем воспрянуло желание жить, так что рисковать теперь по пустякам показалось глупым. Он добрался до дома и постели в двадцать три часа – в темноте, стараясь не шуметь, чтобы не привлекать внимания телеэкрана, – и тогда смог как следует все обдумать.