1984. Дни в Бирме

– До вас, конечно, доходили слухи о существовании Братства, – продолжал О’Брайен. – Не сомневаюсь, что у вас сложились о нем свои представления. Вероятно, вы воображаете широкое подполье заговорщиков, которые тайно встречаются по подвалам, царапают на стенах надписи, узнают друг друга по паролям и особым жестам. Ничего подобного. Члены Братства никак не могут узнать друг друга, и ни один из них не может быть знаком больше, чем с несколькими своими собратьями. Сам Голдштейн, попадись он в лапы Мыслеполиции, не смог бы выдать всех членов Братства или какие-то сведения, чтобы агенты всех вычислили. Этого никто не знает. Братство нельзя искоренить, так как оно не является организацией в общепринятом смысле. Ничто не сплачивает его, кроме идеи, которая неистребима. Вы никогда ни на что не сможете опереться, кроме этой идеи. Не будет ни товарищества, ни одобрений. Когда вас в итоге схватят, вы не получите помощи. Мы никогда не помогаем нашим. В крайнем случае, когда абсолютно необходимо, чтобы кто-нибудь замолчал, нам иногда удается переправить в камеру лезвие. Вам придется научиться жить без результатов, без надежды. Вы будете работать какое-то время, потом вас схватят, вы сознаетесь, а затем умрете. Других результатов вы не увидите. Нет никаких оснований считать, что ощутимые перемены наступят при нашей жизни. Мы мертвецы. Наша единственная подлинная жизнь – в будущем. Мы застанем его горсткой праха и обломками костей. Невозможно узнать, когда наступит это будущее. Быть может, через тысячу лет. В настоящее время единственное, что возможно, это расширять мало-помалу область здравомыслия. Мы не можем действовать коллективно. Можем только распространять наши знания вовне от человека к человеку, от поколения к поколению. Мыслеполиция не оставляет нам другого выбора.

Остановившись, он в третий раз взглянул на часы.

– Вам почти пора, товарищ, – сказал он Джулии. – Погодите. Графин еще наполовину полон.

Он снова налил вино в бокалы и поднял свой за тонкую ножку.

– За что на этот раз? – вопросил он все с той же легкой иронией. – За бездействие Мыслеполиции? За смерть Большого Брата? За гуманизм? За будущее?

– За прошлое, – сказал Уинстон.

– Прошлое важнее, – хмуро согласился О’Брайен.

Они осушили бокалы, и Джулия собралась уходить. О’Брайен достал коробочку со шкафа и дал Джулии белую таблетку, велев положить под язык. Было важно, чтобы от нее не пахло вином, – лифтеры очень внимательны. Едва за ней закрылась дверь, как он, похоже, забыл о ее существовании. Он еще немного прошелся по комнате и остановился.

– Нужно кое-что еще уладить, – сказал он. – Полагаю, у вас есть какое-то убежище?

Уинстон рассказал о комнате над лавкой мистера Чаррингтона.

– На первое время сойдет. Потом подберем вам что-то еще. Важно почаще менять убежища. А пока постараюсь как можно скорее послать вам книгу, – даже О’Брайен, как заметил Уинстон, произнес это слово с нажимом, – вы понимаете, книгу Голдштейна. Возможно, я достану экземпляр через несколько дней. Их у нас немного, как вы догадываетесь. Мыслеполиция разыскивает их и уничтожает едва ли не быстрее, чем мы их печатаем. Но это почти не имеет значения. Эту книгу нельзя уничтожить. Даже если пропадет последний экземпляр, мы восстановим все почти дословно. Вы ходите на работу с портфелем?

– Как правило, да.

– Как он выглядит?

– Черный, очень потертый. С двумя застежками.

– Черный, две застежки, сильно потертый… хорошо. Как-нибудь в обозримом будущем – точный день не скажу – в одном из ваших утренних заданий попадется слово с опечаткой, и вы затребуете повтор. На следующий день вы пойдете на работу без портфеля. В течение дня на улице вас тронет за руку человек и скажет: «По-моему, вы обронили портфель». Он передаст вам портфель с экземпляром книги Голдштейна. Вы вернете его в течение двух недель.

Наступило недолгое молчание.

– У вас есть пара минут до ухода, – сказал О’Брайен. – Мы еще встретимся… если встретимся…

Уинстон поднял на него взгляд.

– Там, где нет темноты? – спросил он неуверенно.

О’Брайен кивнул, ничуть не удивившись.

– Там, где нет темноты, – подтвердил он, словно понял некий намек. – А пока, возможно, вы хотите что-нибудь сказать напоследок? Передать? Спросить?

Уинстон задумался. Спрашивать как будто больше было не о чем; еще меньше хотелось изрекать какие-то высокопарные банальности. В уме у него возникло что-то вроде коллажа, никак не связанного ни с О’Брайеном, ни с Братством: темная спальня, где он последний раз видел мать, комнатка над лавкой мистера Чаррингтона, стеклянное пресс-папье и гравюра на стали в палисандровой раме. Он сказал почти наобум:

– Вам не случалось слышать один старый стишок, начинающийся словами: «Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет»?

О’Брайен кивнул и завершил всю строфу с выражением сумрачной учтивости: